Ева (СИ)

— Хочешь знать, срывал ли я с неё одежду? Бросив на кровать, одним рывком содрал брюки? Порвал ли на ней крошечные трусики и запустил ли пальцы в её узкое жаркое бархатное лоно?

— Нет! — выкрикнула Ева, извиваясь в его руках, но он лишь еще сильнее, до боли, прижал её к себе, и продолжил, выдыхая каждое слово будто прямо в мозг, опаляя дыханием кожу, чуть касаясь губам шеи:

— Хочешь ли ты узнать, как я лег на неё, прижав всем весом, чтобы она не могла сопротивляться, удерживая её руки, причиняя боль, принуждая раздвинуть подо мной ноги? Хочешь узнать, как она сопротивлялась? Как брыкалась, доставляя мне ни с чем несравнимое удовольствие от борьбы с ней? Как пробовала укусить? Как кричала? И как замолчала, когда я заткнул ей рот поцелуем? И как она сама ответила на мой поцелуй, когда я прикоснулся к её клитору Силой, хочешь узнать? Хочешь ли знать, сплетались ли наши пальцы, ласкаясь? Хочешь ли знать, как она обнимала меня ногами, и её живот дрожал под моим? Хочешь ли знать, извивалась ли она подо мной, как рыба, вытащенная на мелководье, и дрожали ли её бедра в момент наслаждения от моих настойчивых ласк?

— Прекратите! — рычала Ева, багровея до корней волос, но ситх неумолимо продолжал, чуть куснув нежную кожу за ушком женщины, хотя его остановившийся взгляд, смотрящий в никуда, был холоден и страшен:

— Хочешь знать, долго ли длились наши поцелуи? Хочешь ли знать, ласкала ли она меня языком, разгораясь от страсти, и покусывала ли она мои губы, сгорая от нетерпения? А хочешь, я расскажу тебе, какая у неё грудь? Хочешь знать, ласкал ли я соски? Губами? Языком? Прикусывал, чтобы услышать стоны? Накрывал всей ладонью, мял белоснежную кожу? Вылизывал ли выступивший горячий пот? Хочешь ли знать, есть ли у неё под грудью родинка или нет?

— Довольно!!

— Хочешь ли знать, как я развел её бедра и прижался ртом к горячему лону? Хочешь знать, как я ласкал её языком, руками, проникая в тело, доводя до хриплых криков, прежде чем овладеть ею, прежде чем взять её, уставшую, не способную сопротивляться, так, как мне хочется? Точно так же, как делал это с тобой той ночью, помнишь?

Ева больше не кричала; крепко зажмурившись, она молчала, и по щекам её текли слезы, несмотря на то, что ситх жадно и страстно целовал ей шею. Каждое его слово было словно удар плетью, и она дрожала от единого звука его голоса.

— Хочешь ли знать, трахались ли мы всю ночь, без остановки, пока Сила не оставила меня? Хочешь ли ты знать, делал ли я подобное? Правда, хочешь?

Несколько секунд он помолчал, прикусывая мочку уха Евы, прежде, чем прижаться к ушку сильнее и выдохнуть, нет, не сказать — выдохнуть:

— Нет. Не делал. Ничего этого не было. Но звучало правдоподобно, правда?

Глаза Евы широко раскрылись, и она рванулась прочь, тем более, что удерживающие её руки разжались, и она была свободна.

— Что?! — произнесла она, машинально отирая слезы. Вейдер, насупившись, смотрел на неё, скрестив руки на груди, и Ева, глядя на его лицо, всё ещё хранящее выражение пережитой страсти, на его подрагивающие губы, поверила ему тотчас.

— Я сказал "нет", — повторил он жестко, по-прежнему прямо глядя ей в глаза. — Ты видела её. Эта женщина приходила ко мне ночью и предлагала себя. Но ничего не было. Хотел ли я её? Да. Хотел до дрожи. Я мужчина, она — красивая женщина, да другую на эту роль и не взяли бы. Но ничего подобного не было.

37. Раскол

Дарт Вейдер отвернулся к окну, всё так же крепко обхватывая себя скрещёнными руками за плечи, словно защищая грудь от чего-то невидимого, и в комнате повисла тяжёлая, гнетущая тишина.

Тёмное вечернее небо прояснилось, разошлись тучи, прекратился весенний бесконечный серый дождь, и миллиарды отмытых до белого блеска звёзд, собранных в единую цепь на теле Галактики, перечеркнули чёрный весенний бархат. Ночной разгорающийся свет снизу лизал голубыми языками наливающийся темнотой космос, и издалека были видны взлетающие и заходящие на посадку крестокрылы.

Вейдер рассматривал эту великолепную панораму с каким-то изумлением: свет звезд, мощь машин… как давно он забыл о том, насколько это прекрасно, и променял на поцелуи женщины? Как всего лишь одна женщина смогла заменить ему горячие порции адреналина, жестокое и сладкое предвкушение победы, жадность космоса, пожирающего жизни людей тысячами?

Он давно перестал быть главкомом Империи, он перестал быть солдатом и воином, он отрёкся даже от жажды власти — того единственного вкуснейшего, самого хмельного и горячего напитка, что мог напоить его и насытить неутолимую жажду.

И всё ради чего?

Ради одной крохотной женщины, ради совершенно простой земной женщины.

Да как это могло произойти вообще?

Просто Вейдер вдруг поверил — почувствовал, что жив, и крепко поверил в это.

Сняв свой чёрный костюм и шлем, он соскрёб с себя свой мир, обволакивающий его, как расплавленный воск, плотно прилегающий к коже и повторяющий каждое движение искалеченного, разорванного бесконечной войной тела.