Ева (СИ)

Вайенс выглядел очень странно; с такого большого расстояния женщина не могла рассмотреть чётко, но что-то в облике его явно изменилось. Из окна Ева смогла рассмотреть только странную шапочку-капюшон, закрывающую всю голову генерала, из-под которой лицо Вайенса виднелось бледным пятном, да массивный воротник на чёрной куртке, на которой тревожно мигал какой-то датчик.

Изменилась и походка генерала: Вайенс ступал тяжело, с каким-то непонятым замедлением, его широкие плечи были напряжены, кулаки сжаты. На миг Еве показалось, что Вайенс, погнавшись за Вейдером, начал умирать, что он превращается в какую-то машину, автомат…

— Бред, — произнесла она, стряхивая наваждение и отходя от окна.

Она вернулась за свой стол и уселась, стараясь вернуться к работе, но мысли не шли в голову. Рассеянно чертила она кружки и палочки на бумаге, пока не услышала размеренную поступь и топот тяжёлых сапог на толстой подошве за своей дверью.

Кажется, она безотчетно встала, приветствуя своего начальника и мужа.

"Господи, да он же мой муж", — промелькнуло в её голове.

Ева боялась: боялась слов, взгляда, того, что он может сделать…

Она не представляла, чего можно ожидать, и потому не знала, как реагировать на его появление, к чему быть готовой.

Вайенс вошёл без стука, так просто, словно это был его кабинет, словно он вышел всего пять минут назад, а теперь вернулся за какой-нибудь забытой мелочью.

Его тёмная фигура словно заполнила собой окружающее пространство, подавляя, угнетая, и Ева невольно склонила голову. Смотреть на его костюм, словно составленный из хитиновых пластинок, было жутковато.

— Здравствуйте, — его голос против обыкновения был совершенно спокоен и глух. Подняв глаза, Ева встретилась взглядом с его тёмными глазами и содрогнулась.

Отчего-то и его глаза показались ей мёртвыми и пустыми; вероятно, оттого, что лицо генерала было очень бледно, под глазами красовались тёмные круги, а на скулах, жестко зафиксированных щупами-датчиками, впившимися в кожу, как когти, как жвала хищного насекомого, горел нездоровый румянец.

— Как вы, справляетесь, — скорее, уточнил, чем спросил Вайенс, оглядывая её округлившуюся фигуру, и, получив утвердительный кивок, заметил: — Вы чудесно выглядите. Вам идет ваше положение.

В его тихом ровном голосе не было лести, похоже, он сказал это совершенно искренне, но от этого его комплимент не стал менее жутким.

Неторопливо, палец за пальцем, он стащил с левой руки перчатку, и его рука, поражающая своей белизной, коснулась Евы.

От странного ужаса её едва не вывернуло тотчас же, прямо на его черное хитиновое одеяние. Казалось, что эти бледные пальцы должны быть отвратительно холодны и липки, как у утопленника, только что вынырнувшего с самого дна этого серого вязкого тумана, но его рука оказалась обжигающе горяча. Чувствуя его поглаживания на своем животе, Ева в ужасе отшатнулась, стараясь сделать вид, что смущена, а не напугана, но, похоже, его внимательные тёмные глаза было невозможно обмануть.

— Да что с вами, в самом деле, — произнес он своим ровным механическим голосом, — опомнитесь. Это же я. Я не причиню вам вреда — в глазах общества я ваш муж, я должен охранять и беречь вас. И ваше дитя тоже; никто не знает, что оно не от меня.

Он начал снимать правую перчатку, дёргая за пальцы, но вдруг остановился, словно что-то припомнив, и медленно вернул её на место. В его пустых глазах промелькнуло какое-то чувство, острое, жгучее, и он вдруг упал на колени, с жаром обняв её ноги, целуя их сквозь тонкую светлую ткань платья.

— Ева, милая! — шептал он, прижимая женщину к себе, стискивая её колени с такой силой, что, казалось, его пальцы впивались меж волокон мышц. — Если б ты знала, как я устал! Если б ты знала, как мне надоела эта чёртова война! Давай всё бросим и уедем куда-нибудь? Давай все и всех забудем и просто поживем для себя, — я ведь богат, очень богат!

В его срывающемся голосе, дрожащем от страсти и от какого-то непонятного Еве отчаяния послышались звенящие слёзы, какими плачут совсем юные мальчишки, переживающие первые любовные неудачи, и Вайенс, так напугавший Еву своей мертвенной холодностью, показался ей живым и очень понятным. Сейчас ей было даже жаль его, но…

— Милый, хороший, — произнесла она, и её ладонь легла на тёмный пластик его странного головного убора. — Но вы же знаете, я не могу… я не люблю вас, Орландо, и никогда не полюблю…

Но он, казалось, не слышал. Продолжая тискать, сжимать её тело, он шептал пылкие признания срывающимся голосом взахлеб, и его сбивчивая речь была горячечной, одержимой. Ева попыталась отстраниться, убрать его руки, но он уцепился сильнее, и жадные ладони, словно лапы паука, цепляясь за одежду, ползли всё выше, сжимая женщину и оставляя синяки на коже — даже Вейдер с его механическими руками не причинял ей такой боли своими прикосновениями, — подумала Ева, — а его горячие губы оставляли свои поцелуи-отметины на теле, и казалось, её затягивает в какое-то вязкое, густое, горячее болото, из которого выбраться самостоятельно она не сможет.

— Орландо!