— Теперь правильно…так… Одесское высшее мореходное училище, курсант, электромеханический факультет… Отчислен по собственному желанию? Ответьте искренне, самоволки были? Сколько?
— Зафиксированных две, товарищ капитан-лейтенант!
Он удивлённо поднял брови., но я продолжал:
— Длительность каждой по 45 суток…
— Сколько?! — Подпрыгнул замполит, а командир радостно улыбался и крутил лысой головой, щуря глаза.
— Две самоволки по 45 дней, за которые и был списан в числе группы, нарушивших дисциплину во время плавпрактики на судне Поти. Мы в горы ушли и пешком добирались. Хотели дойти через Кавказ и Крым до Одессы и превзойти подвиг Бендера и его сподвижника Воробьянинова. Не превзошли. В Керчи были отловлены и с позором были доставлены в экипаж родной мореходки. Но нас простили почему-то. Наказан был, без лишней строгости, только руководитель практики, который без ведома капитана выставил нас с вещичками на причал, превысив свои полномочия. Относительно второго случая — решил бросить мореходку, подал соответствующий рапорт. Командование медлило, тянуло… С учётом того, что пагонами мы не были отягощены — присягу с посвящением в мичманы дают пятикурсники, а лейтенантские пагоны запаса полагались лишь на шестом году, не счёл я преступным провести время ожидания не в опостылевшем экипаже, а в частных домиках в окрестностях Одессы, можно сказать, области с подругой и собутыльниками. Но пил я немного.
Мог бы я всего этого и не говорить, но мне весело, отчаянно. Не хотелось победы меньшей, чем у Бормана. Но не получилось. Смял меня замполит, неплохой психолог…
— Начинаю понимать — сказал он, вчитываясь в анкету. — Так, отец начальник ГУУЗиК Минморфлота…член…так-с…завпарткабинетом ГЭС-I… Скажите, матрос, что сей ГУУЗиК означает?
— Главное управление учебных заведений и кадров.
— А что есть ГЭС — I?
— Электростанция в Москве, которая в Кремль ток даёт!
— Да-а, с ы н о к… — Добреньким скрипом втоптал меня в доски казарменного пола под ногами замполит, но снова, в который раз, встрял спаситель-командир:
— Электромеханический факультет, три семестра, плав практика, слесарь-сборщик моторов на автозаводе! Пиши, замполит: оператор ПУАЗО в ПРТВ. Прекрасный будет приборист, а там погляжу.
Замполит заспорил:
— Анархиста неприкрытого берём, командир, да ещё куда! На станцию орудийной наводки, под сердце батареи!
— Ну, что ты! Какой же он анархист? Комсорг учебного отряда, а какой перед присягой концертик из ничего соорудил?! Маяковского импровизировал — слёзы из глаз текли. Помнишь? Мы же с тобой рядом стояли, видели, что слёзы в его глазах стояли настоящие! А сценка «Против хулигана»? Какие чудеса гибкости показал — каучук! Мостики, фляки, сальто, хождение на руках вокруг сцены? А пародия на строевую песню? Сам ведь всё сочинил! Мы же все ухохатывались… Берём?
— Бери, командир, да не замарайся… Чую — г….цом попахивает!
— Читал я в анкете его автобиографию, собственноручно написанную. Восхитился — каждое слово к месту и искренне, без оправданий. Поразил меня его почерк, словно я сам писал…Но мне такой текстик не сплести бы… Беру — и точка!
Командир встал, распахнул дверь в казарму, гаркнул:
— Батарея! Готовность номер один! — И мгновенно затопали сотни ног. Всё задвигалось, побежало на выход, на сопку, к боевым постам и расчётам! Обращаясь к каплею, капитан сказал:
— Товарищ капитан-лейтенант! Замените меня наверху! Час боевой учебной стрельбы. Я подбегу через четверть часа. — И побежал замполит, отмахнув ладонью «честь», как положено, выполнять приказ начальника.
Мы четверо топтались перед командиром, и были уже все влюблены в него, не жалели об учебке и не желали других мест службы… Ну, а замполита, думалось, стерпим как-нибудь, притрёмся! Было у меня предчувствие, что не долго этот замполит тут будет, и прав оказался. Больше мы не «беседовали» с ним. Уехал с женой и дочкой в отпуск и не вернёлся больше. Перевели в плавсостав флота. На его место приехал из Серероморска капитан Любенко, разжалованный аж из подполковников. Имел он прежде кресло в Политуправлении СФ. Был он гитарист, балалаечник, певун народных песен — душа нараспашку! Бывало, мы с ним выпивали с его холодном финском домике над ручьём… Ночи проводили в разговорах… Я пил совсем мало, а он по чёрному, плакал и клял несправедливость судьбы…
— О нём не надо, Борух! Меня интересует песня, что ты сочинил. Изобрази.
Я поднялся на ноги, одёрнул брюки, принял «строевой» вид.