Евангелие – атеисту

Я отошел в сторону, и увидел вблизи на коленях сидящего опрятно одетого гиганта, почти такого же могучего, как Господин, но старше. Лицо его было поднято к небу. Он напоминал каменное изваяние, только вот слезы с этим обликом не вязались…Мне было подсказано, что это Шимон, и я тихо отошел. Подошел к крупному полноватому человеку, сидящему на круглых цветных подушках. Ноги его были сложены по восточному. На коленях стоял поднос, на котором лежала горячая еда, куски которой он брал мягкими большими пальцами и неспешно ел. По лицу его градинами тек пот, но было оно уверенным и полным какой-то бульдожьей силы. Глаза были по рачьи выпучены и полны холодной жестокости. Шепот сообщил мне, что это Шауль. Я отошел. Обошел я вокруг всю поляну, рассматривая людей разных возрастов. Никто не обращал на меня внимания, даже взглядом ни один не скользнул, будто и не было меня среди них. Я уж отчаялся поговорить с кем-либо. Одни лежали, другие сидели или ходили, и вокруг каждого был свой ландшафт, возможно тот, который сопровождал их воспоминания: каменистый песок, сочная зелень, сухой ракушечник и блеклые водоросли на берегу реки или озера. Подходя близко, я ощущал разные ароматы, видимо характерные для тех мест. Люди интересны мне, а эти были интересны необычно, и я вглядывался в их фигуры, позы, отмечал манеру движений, старался рассматривать лица и старческие и юные. Звуков я никаких не слышал. Там, где никого из них не было, почва — пол напоминала пластик или палас. Пошел к струе фонтана, ко мне она услужливо не склонилась, но умыться и напиться из ладоней позволила, тогда я побрызгал еще под одежду на грудь и тело, почувствовал легкость и прилив бодрости.

Подошел я к кошме и стал медленно, от ногтей, рассматривать спящего. Любые слова будут неточны и блеклы при попытке описать увиденное. Это надо видеть! Упала тень, это тихо подошел пожилой мужчина, чуть повыше меня ростом, но более коренастый, длиннорукий, чуть кривоногий, очень легкий в движениях. Взгляд отметил смуглую плешь, низковатый лоб, густые рыжеватые брови и такого же цвета венчик волос вокруг плеши. Лицо подошедшего было некрасивое в глубоких горьких морщинах, с парой бородавок, большеротое и толстогубое, карие мутноватые семитские глаза, полные тысячелетней скорби, нос толстый, седоватая борода и усы всклокочены, зубы редкие, желтые. Он посмотрел на меня, но не открыто, а боковым зрением. Было видно, что он напряженно что-то обдумывает, прикидывает, как бы мысленно с кем-то советуется. Руки его жестикулировали, как будто он задавал вопросы и получал ответы. В моем мозгу появились слова-подсказки:

«Позволь тебя поприветствовать Матфи, мудрый, мир тебе!»

Я произнес эти слова с робостью. Он кивнул чуть заметно, губами пошевелил. Пауза затягивалась. Кошачьим, грациозным движением он присел на пятки. Под ним появилась небольшая плотная циновка, в руке его возникла пальмовая ветвь, и он стал бережно веерообразными движениями освежать спящего. Властным движением другой руки он усадил меня на образовавшуюся низенькую скамеечку на трех ножках.

Гортанно почти шепотом он стал говорить. Я понимал его слова, как будто у меня в мозгу работал переводчик:

«Мир тебе, возлюбленный! Глубок сон Его и безмятежен, ничто человеческое Ему не чуждо, но Он может совсем не спать. Кто тебя слушает, почтеннейший?

«Хранитель».

«Понятно, что Хранитель».

Сказано это было с раздражением.

«Имени не знаю».

«Тогда скажи, где рожден».

«На побережье Белого моря в городе Архангельске».

Он радостно улыбнулся:

Архангельск! Славно! При этом Хранителе можно…Тебя ведь Борухом звать, не лучшее из имен».

Он говорил быстро, тихо, взглядом и мимикой давая понять, что это секретный разговор:

«Имею большую родню среди твоего народа, и интерес имею. Ты не бойся, вернешься к смертным, еще поживешь, помучаешься… Окажи мне услугу на обоюдном интересе».

Я кивнул.

«Скажи тому, кому служишь, пусть бережет семя свое, сына своего. Последний он в моем роде! Есть правда дальние… Семя моё по разным станам разметалось, да в других странах уже и исчезло. Тут один остался. Троих ты знал, мир тесен! Помнишь Василия Алексеевича?»

«Добряк, горький пьяница, по командировкам меня в Ахтубинск таскал, раками и редкой рыбой угощал… Я ему 25 рублей не успел отдать. Умер он. Только на похоронах я понял, что он еврей».

«Ты его, покойного, в лоб поцеловал, прощения попросил…»

«Любил он меня не знаю за что.»

«За то, что ты слушал его всегда внимательно и с уважением. Знал ты и Николая».

«Николая Николаевича, полковника из «серых»?»

«Истинно! А третьим был Юрий».

Никогда бы я не догадался, что он еврей. Был он синеглазым, русак рязанских кровей, развеселый забулдыга. Работал механиком-прибористом в Жуковском. На полигоне не раз работал со мной в паре.

«Да, почтенный Матфи, тесен мир! Скажи, мудрый Матфи, а есть среди твоей родни известные мне люди или известные из истории?»