Евангелие – атеисту

А мне придётся полушутя — полусерьёзно рассказать молоденькому «наследнику» Матфи о заначках тех вблиз Мёртвого моря и близ Тивериадского озера. Пусть пошевелит своим умом программиста-электронщика, как связаться со своими на «прародине». Поверит ли? В реальность богатства поверит, на то он и еврей. А в то, что заначки те сохранились, может и не поверит, да сомнение в мозгу будет червяком копошиться… Но, уважаемому Матфи больше ничего обещать не могу. Ну, а потомки его справятся. Не те люди — чтобы от своего отказываться…

А ведь они не просто так дают мне потрепаться. Они направляют ход моих мыслей, и я вспоминаю людей, про которых и думать забыл, и ни строчки в моём дневнике нет о них! А вот о тех, кто мне действительно был интересен, рассказать-поговорить не дали. С Ефимом и Юрием я не общался уж с десяток лет. Времени не находилось. А после разговора стал узнавать. Юрий умер. Жаль, молодой совсем. А Ефим уехал в Израиль.

Ещё странность… Часто «наводят» меня на «внутрисемейные» отношения», заставляют осмысливать корни моих «претензий» к родителям. Понимать начал, что был упрям как мул, вечно лез к ним со своим мнением, в корне расходящимся с их установкой. Наверное я действительно бывал невыносим, от безысходности — орали! Надо ведь и то, какое было «время» опасное, учитывать, и осторожность их понимать, осмотрительность… Отец уже был на грани ареста, чудом избежал, уехав в Архангельск и попав в госпиталь с язвой.

А у Матфи и Луки наблюдение за своими — не юридическими — потомками — вроде увлечения. Могут всё про них узнавать и корректировать их жизненный путь, «подстилая соломку»… Нам бы так! Да- куда уж!

Всплыло вдруг, что мама умрёт в больнице, в сарайчике-морге будет лежать… А «голубя сизого» рядом с ней в больнице не будет… Чушь! А ведь ради него они старшего «отрезанным ломтём» в самую трудную пору сделали, из дома фактически выжили… Меня, правда, долго «отрезать» не могли, пока квартирку достаточную не обеспечили… Я давно уже стал почтительным с родителями, но «чтить» их — уж дудки!

Одиночество затягивается, однако… Не забыли ли про меня?

Понял я, что где-то «там» одновременно со мной маются или наслаждаются, как кому «повезёт» — ещё сколько то десятков людей разных… Взглянуть бы хоть одним глазком!

[Бабушка умерла в больнице от инсульта, куда была доставлена для операции по поводу гангрены ноги. Сергей в больницу к ней не приезжал, а Борис приезжал. Мой отец тоже был у неё. Домой тело из морга Сергей не забирал. Из морга повезли сразу на кладбище в Быково, где у нас была дача. Именно на её похоронах мы и разговорились с Борей. Он мне тогда и рассказал о том, что с ним когда-то произошло. Тогда я и узнала, что он писал, когда лежал у меня в ЦНИИГе. Тогда же он разрешил мне приехать и почитать рукопись. Она ещё не была отпечатана на машинке. Я слышала от мамы, что у бабушки тяжёлый характер, что жить с ней было трудно. Мне было три года, когда родители переехали в собственную комнату в коридорной системе на окраине Москвы и зажили своей собственной жизнью. У бабушки я жила летом на даче лет до десяти, а потом уже — наездами. Со мной бабушки и дедушка всегда были ласковы и внимательны. Криков и ссор я не наблюдала. Сергей, мой ровесник, мне был как брат. Мы любили друг друга. Но когда он начал пить, наши интересы разошлись, и мы перестали общаться. Сергей умер в 56 лет.]

Думаю, что от чахотки меня уберёг Хранитель. Хотя я и стоял четыре года на учёте в туберкулёзном диспансере.

Этим летом я сдружился с детьми сторожа дач Министров и зам. министров, который был братом одной из «шишек». Они называли себя «бедными родственничками». С пацанами этими естественно познакомилась и бабушка. Узнав их историю переезда с Ангары в Красково, она стала вести разговоры с папенькой о необходимости «вытащить» с Камчатки брата и племянников, пока они там все не умерли от чахотки! Мама была против, — опасаясь, что семейство въедет в нашу московскую квартиру. Но отец и сам подумывал над тем, о чём ему говорила бабушка Лиза. И переезд свершился.

В конце августа на платформу Красково из электрички, остановленной стоп-краном, выгрузилась тётя Мария с темя испуганными пацанами. Дядя Ваня с моим отцом вышвырнули на платформу узлы с барахлом, сундук, из которого высыпались на доски платформы деревянные «колодки» для шитья обуви и «сапожная нога». Так у меня появился брат Саня— друг и соперник.

С приездом родственников, отец начал строительство собственной дачи в Быково, где и должен был жить брат с семьёй. Дядя Ваня любил Саню заметно больше других своих детей. Первенец был очень на него похож. Был Саня крепким и годным с малолетства к любой работе. Был горд и драчлив. Он неплохо учился в Быковской школе-семилетке, не прогуливал. Помню, водил он меня в школу на выпускной вечер, чтобы показать мне одну девушку — единственную в школе, сохранившую девственность. Это тогда было не модно, и девчонки стремились поскорее «попробовать».