Евангелие лжецов

Женщина, стоящая рядом с Иехудой, отпускает свою руку с его тела. Он мельком видит ее взгляд. Она выглядит полубессознательной, ее губы приоткрыты. Она вновь берется за него, неуверенно пробираясь по его робе. Ее рука находит теплую плоть его спины под одеждой. Она уходит ниже, хватаясь за его ягодицы, сжимая их. Позади зала, сквозь занавеси, несколько людей выходят наружу к свету, но он видит, как две-три пары прижались спинами к стенам храма. Кожа женщины глянцево блестит потом. Он чувствует запах ее; сквозь фимиам и запахи двухсот тел, прижатых тесно друг к другу, до него доносится густой желанный аромат ее. Он берется руками за ее талию и полуподнимает ее, проталкиваясь среди мужчин и женщин к храмовой стене. Она уже дышит с трудом, когда — между колонной и грубоотесанным камнем — он приподнимает ее, прижимает к стене, где ее ступни опираются на колонну, задирает подол и входит в нее. Она — влажная, жаркая и готовая, и стонет она, обнажая ее зубы, и руки ее царапают спину его, когда толчками входит он в нее. Не проходит много времени. Он даже не открывает ее грудей, как кончает и, содрогаясь, опускает ее к полу.

Он вновь хочет проникнуть в нее. Он уже ощущает, что не займет много времени для его готовности. Он берется за ее талию. Но она выжимает его руку, отпуская, и направляется к двери. Он следует за ней, выходя, моргая от вечереющего солнца. Он видит к своему удивлению, что у нее рыжие волосы: они выглядели темными, коричневыми в приглушенном мраке храма. До него доходит, что и она может быть удивленной при виде его рыже-коричневых кудрей. Он решается заговорить с ней.

«Как тебя зовут?» спрашивает он.

Но она смотрит в сторону, явно слегка пристыженная, и ничего не отвечает.

Он думает: женщина, я же познал сжатие лона твоего.

Но прежде, чем он может найти, что сказать — нечто неявное, скорее всего, или такое, что она не поймет: ты знаешь, что ты была с мертвецом? — она накидывает платок на голову и спешно уходит.

Наверху мраморных ступеней, ведущих к улице, стоит служанка и держит плоскую тарелку. Ее руки с трудом удерживают вес груды монет, которые кладут верующие уходя. Иехуда дает ей мелкую монету и выходит назад на улицу.

Две пожилые женщины проходят мимо него.

«Она была ассирийкой», тихо говорит одна другой, «та, которая резала себя. Я слышала об их ритуалах».

Другая женщина, одетая в одежды и с прической всеми уважаемой матроны, хмыкает и хмурится. «Так много шума», говорит она. «А что особенного в голубе?»

Запах пира доходит до него прежде, чем он видит его: сладкий липкий запах пролитого вина. Запах помад, тоже, и пахучих масел, которыми намазываются Калидорус и его друзья перед торжеством. Это — запах денег, обильно потраченных.

Он опаздывает к пиру. Это ошибка. Он не отдавал себе отчет, как долго шла церемония в храме, он вернулся немного в себе и был бы крайне благодарен за ванну и сон. Хотя никто не пожурил его, беспокойство среди рабов лишний раз указывает на его ошибку. Один из слуг быстро протирает его мокрой тканью, другой одевает на него свежую одежду и пытается коснуться волос на голове благоуханием. Он хватает за запястье несущего каменный флакон.

«Нет», говорит он.

Раб, помогавший ему с одеждой сотни раз, удивленно смотрит в ответ, но возвращает флакон благовоний на стол. «Мой хозяин ожидает», просит раб.

«Ожидание» немного преувеличено. Пир начался без Иехуды. В обеденной зале шесть мужчин разлеглись на матерчатых кушетках вокруг низкого стола. Стол богато обставлен. Серебряные чашки с вином смешанным с медом. Финики, оливки, хлеб, белый сыр на травах, тарелки с чечевицей и с фруктами, а в центре — огромная морская рыба с нарезанными цитронами, укропом и петрушкой. Все уже пьяные, а еды не убыло и половины.

«А, Иудас» — Калидорус произносит его имя на греческий лад — «мы начали уже подумывать, что ты позабыл о нашем присутствии».

Тон его речи — ядовитый.

«Никогда», отвечает Иехуда. «Меня задержали кое-какие дела на рынке, только и всего. Мои извинения, господа».

Калидорус подозрительно оглядывает его.

«Дела? Я считал» — он прибавляет к речи смешок — «что все твои какие только возможные дела сделаны».

«Мои извинения», повторяет Иехуда.

Наступает время для его представления.

Его трудно назвать гостем пира, как нельзя назвать его просто гостем дома Калидоруса за те месяцы его жизни здесь. Не раб, нет-нет, но не назовешь и другом. Его принимают здесь хорошо, позволяют ходить где угодно, как он пожелает, кормят и щедро предоставили ему вино, одежду и две комнаты, а также все для письма и определенные книги. Но тут эти пиры. Желательность его присутствия требуется чуть тверже, чем просто приглашение. Иногда ему становится интересно: что произойдет, если он откажется от этих щедрых предложений провести «вечер с несколькими друзьями».

Он становится в позу в центре залы. Люди шумно шикают друг на друга, и один человек даже плюется на рыбу громким воинственным «ш-ш-ш-ш». В темном углу комнаты Иехуда замечает двух неподвижно стоящих рабов.

Калидорус представляет его в своей цветистой манере.