Евангелие лжецов

Он указывает на мужчин, которых умасливают рабы. Над одним из них, в возрасте под пятьдесят и со строением тела солдата, работают два раба, втирая густые пятна желтого оливкового масла в кожу его спины.

«У меня никогда не было женщины, чтобы та работала так усердно надо мной», бормочет Я’ир.

Человек, чью спину натирают маслом, издает негромкий вздох удовольствия, и парни на крыше складываются пополам от смеха.

«И у него тоже!» смеется Я’ир. «Его никогда не касалась ни одна женщина, посмотрите на него!»

Еще нескольким мужчинам начинают натирать спины маслом точно таким же образом.

Бар-Аво говорит: «Моя мать делает точно так же с ягненком перед тем, как его зажарить».

«Посмотрим, какие они принесли с собой травы и специи!» вторит ему Я’ир, и они вновь заходятся в смехе.

«Мы же принесли наши специи, помнишь, да?» Бар-Аво указывает на кожаную сумку на спине Я’ира, и лицо Я’ира кривится ухмылкой.

Они располагаются у четырех окон подряд. Будет важно, ради наибольшего эффекта, начать по очереди. Гийора находится у самого дальнего окна. Под ним — жаркие комнаты, где упражняются мужчины, выгоняя из себя пот перед тем, как их умаслят. Они все обнажены — бегут на месте или бьют невидимых соперников. Гийора снимает со спины сумку и держит ее на весу. Содержимое сумки переливается от одного конца к другому. Он развязывает кожаный шнур, слегка приоткрывает сумку и чуть-чуть вдыхает ее запах. Лицо кривится. Они все принесли сумки полные жидких животных отправлений. Они смешали их с водой и дали постоять в бочке пару дней, чтобы те стали повонючее.

Гийора наполовину высовывается из окна, опускает пониже руку с сумкой и начинает раскручивать содержимое.

Вонючие, разжиженные, с плотными вкраплениями отправления расплескиваются широкой дугой по всей комнате голых мужчин. Вонь отвратительна. Отстоявшаяся жижа липнет ко всему и пахнет рвотой и болезнями.

Она попадает на тела тех обнаженных людей, на их орозовевшие спины и на их волосы, и один молодой солдат, невовремя взглянув наверх, получает ее в лицо, в рот и в глаза. Поняв, что попало на него, его начинает рвать.

И все они, конечно же, бегут. Они бегут в комнату с ваннами, и следующим по очереди их ожидает Бар-Аво со своей наполненной сумкой. Он нашел для нее собачью блевотину, смешанную с говном. И когда люди разбегаются по всем сторонам подальше от разлетевшейся вони, Бар-Аво тоже начинает опустошать свою сумку, раскручивая ее, и во всеобщей суматохе отвращения, двоих внизу начинает тошнить, и Матан опустошает свою сумку, и один из тех, стараясь разглядеть источник вони, получает ее прямиком в лицо. Сумки Я’ира уже почти и не надо, поскольку этому месту уже достаточно досталось, но он все равно вытряхивает ее в бассейн, куда запрыгнули несколько человек, пытаясь смыть с себя нечистоты.

Парни хохочут, скинув сумки вниз, и не могут не удержаться от того, чтобы посмотреть подольше, чем им следовало, как люди отчаянно пытаются почистить себя, и один из них опрокидывает ванну с маслом, которое разливается жиром и зеленью по плиточному полу. Другой человек смешно подскальзывается и падает в масло — так здорово, словно те играют сцену для них — и поднимается, и опять падает, барахтается, поднимаясь, хватается и опрокидывает на себя еще одного, покрытого коричневой слизью. И еще один человек ломает себе руку громким хрустом, пытаясь удержаться от падения, и, очевидно, сломана кость, и это более всего смешно наблюдать. Я’ир катается от хохота на спине, а Гийора кричит в окно: «Назад в Рим!»

Парни, конечно, слишком погружены в рассматривание зрелища. Они не замечают человека, забравшегося на крышу по лестнице, пока он почти не добирается до них. Он не покрыт ни маслом, ни говном. Это солдат во всей его униформе, один из людей снаружи, охраняющих здание на случай атаки. Они не замечают, пока не начинает кричать Гийора, и Бар-Аво отрывается от вида барахтающихся в масле людей и видит этого солдата: глаза, как светящиеся камни, оскалены зубы, подняв Гийору над головой и сбросив того сквозь окно вниз. Гийора приземляется с громким хрустом, и Бар-Аво не видит, двигается ли тот после падения — на это нет времени.

Солдат вынимает свой меч, и трое их — Бар-Аво, Я’ир и Матан — вскакивают на ноги и решают убраться с крыши. У них нет оружия. Солдат орет и бросается на них. Я’ир почти выпадает с края одного окна, но Бар-Аво затаскивает его назад, дернув за пояс туники. Улучив момент, солдат попадает мечом Я’иру, и лезвие меча краснеет. Я’ир кричит, напуганный, нервный, словно ребенок. Удар солдата отрубает кусок из поднятой вверх руки Я’ира, и, увидев это, Бар-Аво овладевает такой гнев, что он бросается вперед, не соображая ни о чем, кроме как о своей злости и о том, как ее вылить.

Ему везет. Если бы он задержался на мгновение или поскользнулся бы, то удар мечом пришелся бы по задней части его шеи, и голова слетела бы в окно на плиточный пол внизу. Он успевает пригнуться, а солдат, увидя танцы Матана позади себя, замирает на мгновение.