Евангелие огня

Братья и сестры, спасибо за ваши послания и молю вас простить меня за то, что вам слишком долго пришлось ждать ответа на них. Я недостоин такого терпения. Я хочу сказать этим, что человек по имени Малх заслуживает внимания не большего, чем валяющийся на улице дохлый пес; прислушивайтесь же к словам его лишь в той мере, в какой они свидетельствуют о величии Иисуса из Назарета, Мессии, Сына Божия.

В отношении прозаическом, это было не самым блестящим вступлением — особенно с точки зрения атеиста вроде Тео. Однако когда он впервые просмотрел свитки в музее Мосула, его особенно взволновало то, что они оказались написанными на арамейском. Будь это текст на египетском коптском, курдском, персидском или даже на классическом арабском (языке, на котором Тео сносно читал с помощью словарей Корана), он счел бы свитки национальным достоянием, ему, Тео, безусловно не принадлежащим. Утащить их из уже разграбленного музея, вокруг которого горели машины и поджаривались людские тела, означало бы совершить воровство. Но арамейский… арамейский был для Тео все равно что любимое дитя. Тео знал его лучше любого, практически, из обитателей Северной Америки, лучше многих ученых восточного мира. И такое совпадение: он обнаруживает, да еще и в весьма драматичный момент своей жизни, арамейский мемуар, который буквальным образом падает к его, Тео, ногам, — было слишком поразительным, чтобы махнуть на него рукой. Эти свитки предназначались для Тео. Никаких других объяснений случившееся не имело.

Если сказать правду, жизнь моя была по большей части ничего не стоившей, но ведь и жизнь любого человека, еще не узнавшего Иисуса Мессию, ничего не добавляет к ценностям мира. Первые тридцать пять лет ее представлялись мне, пока я их проживал, полными сладких побед и горьких разочарований, теперь же я вижу, что завоевывал пустоту и ничего не добился.

Покинув дом моей матери, я зарабатывал хлеб насущный так: был писцом, заполнявшим свитки пустыми словами пустых людей, кои почитали себя великими властителями, был разносчиком слухов и доносителем. Официальные звания мои выглядели иначе. Но сказанное мною сейчас правдиво описывает деяния мои.

Первая моя служба была при дворе прокуратора Валерия Грата. Голова моя уподоблялась фонарю, горевшему гордостью от того, что я служу особе столь высокой. Я переводил самые ничтожные высказывания прокуратора с римского на язык простого народа. Для высказываний более значительных у него имелись иные записчики. Три года провел я за этим занятием. Столько же пользы было бы, если бы я приложил перо мое к потоку текущих по улице нечистот и начертал бы нечто на поверхности их, изливающихся в сточную канаву. Однако я всегда жаждал подняться повыше.