А пока центурион сеял слово Божье в душах человеческих, я вынужден был заниматься куда более прозаической деятельностью – спасать бренные тела учеников, чья жизнь опять повисла на волоске. Синедрион уже объявил тот самый вердикт, которого я и ожидал – «тело украдено учениками», так что теперь становились неизбежными и все остальные предугаданные мною последствия. Ученики же, будь они неладны, проигнорировали все наши утренние предупреждения – и через «мироносиц», и через Марию – уносить ноги в Галилею. К тому моменту, как они, наконец, расчухали, что пахнет паленым, все выходы из города были уже перекрыты храмовой стражей, а тайная полиция начала прочесывать жилые кварталы.
В другое время эвакуация не составила бы особого труда: достаточно было, например, переодеть учеников в униформу себастийского ОМОНа или сирийских вспомогательных частей. Сейчас, однако, я был связан по рукам и ногам категорическим запретом прокуратора даже косвенно впутывать в эту историю римские официальные органы, а иудейские сыщики, между тем, уже дышали нам в загривок. Плюс ко всему, у нас начали путаться под ногами люди Никодима, тоже вознамерившегося спасать учеников. Этот преисполненный наилучших намерений дилетант, сам уже давным-давно находящийся под колпаком у Каиафы, был по-настоящему опасен – как не в меру общительный прокаженный, не желающий знать о своей болезни. Одним словом, к тому моменту, когда ученики оказались, наконец, собраны на одной из наших конспиративных квартир в Верхнем городе, с меня сошло семь потов. Самое интересное – эти ребята явно воспринимали все, что делалось ради их спасения мифическими «почитателями Иешуа», как нечто само собой разумеющееся. Похоже, изо всех заповедей Учителя им более всего приглянулась одна – «Будьте как дети».
Нет худа без добра – теперь эти «детки», по крайней мере, находились под нашим присмотром, и мы могли быть спокойны, что они не выколют друг дружке глаз и не будут играть со спичками. Кроме того, им поведали должное количество «страшилок», чтобы у них раз и навсегда отпала охота без спросу убегать за калитку. Реальная ситуация, между прочим, была даже серьезнее, чем та, которой их стращали. Днем в Гефсимании был обнаружен труп Иуды, и к тайной полиции в ее поисках присоединился еще и уголовный розыск, где профессионализм сыщиков всегда был выше, чем в охранке; совместными усилиями эти службы буквально вывернули город наизнанку.
Для нас, между тем, наступал решительный момент: пора было предъявлять ученикам их «воскресшего» Равви. Между тем, первый опыт с Марией особого оптимизма не внушал, а возможности для увеличения портретного сходства фигурантов наш эксперт уже выжал досуха. Положение казалось совершенно безвыходным. На полном серьезе обсудив использование иллюзионистов и гипнотизеров (прямо как в дешевом детективе), мы совсем уж было остановились на том, чтобы подбросить ученикам в светильник толику коноплевого цвета, и тут Фабриций вдруг нашел простое и изящное решение.
Он предложил изготовить нашему имитатору своего рода «удостоверение о распятии» – набор страшных ран на запястьях и щиколотках. Раны получились просто замечательные; от таких, пожалуй, не отказался бы даже самый требовательный профессионал из числа нищих-«калек». Наше творение можно было бы смело демонстрировать и средь бела дня на паперти, не то что в полутьме закрытого помещения. Кроме того, мы временно удалили из дома вечного скептика Фому – отправили его (под надежным прикрытием) на экстренную связь с «другой» группой «почитателей Иешуа». И когда внутри комнаты, где уже сгустился вечерний сумрак, внезапно появилась знакомая фигура, и были предъявлены ужасающие раны – да кто осмелился бы усомниться в увиденном?
Усомнившийся, однако, нашелся – Фома; мы, выходит, как в воду глядели, удаляя этого маловера из зала на время первого действия. Хозяин конспиративной квартиры осуществлял постоянное наблюдение за учениками (именно таким образом мы реконструировали за эти дни и Тайную вечерю, и целый ряд других эпизодов). Он и доложил, что Фома на нашу удочку не клюнул и посулил при следующей встрече пощупать пальцами – что это за такие интересные раны на щиколотках и запястьях, что не мешают человеку ни ходить, ни чистить рыбу. Черт побери, в логике ему никак не откажешь!