Евангелие от экстремиста

С Голубовичем мы вскоре начали много ездить по регионам. Стас Дьяконов пробивал встречи с избирателями, мы их проводили. Надевали костюмы, рубашки, галстуки. Я заранее приготовил скелет речи на час. Про всю жизнь Лимонова, включая матрасик в Брянске, на котором он тогда у меня в гостях скромно спал. Думаю, многих мы уговорили этим матрасиком. Как правило, люди относятся с резким негодованием по поводу любых кандидатов. Тут же был, и впрямь, случай исключительный. Человек сидел в тюрьме, имел незаурядную биографию, да к тому же не сам за себя агитировал, а ездили мы. Вопросы задавались разные. Вообще-то, Голубович у нас играл роль более злого. Он реже говорил, и немного переключал внимание на себя, когда люди начинали шуметь. Мы ничего не выстраивали специально — после каждой встречи подолгу анализировали происходящее. В общем-то, всё у нас получалось. Если бы ещё был такой же административный ресурс, как у оппонентов, благодаря которым много где нам просто не разрешили проводить эти самые встречи, мы бы имели более весомые шансы. В Нижегородской области в тот год наблюдалось тотальное безвластие в ряде очень важных сфер. Наши оппоненты, к примеру, умудрялись залезть в церковь. Попы с удовольствием брали деньги и агитировали за коммунистов, либо за демократов. Мы до этого, увы, не додумались. А, впрочем, у нас и денег таких отродясь не было.

Тяжелая, монотонная избирательная кампания шла не только в Дзержинске. Больше ста нацболов прошло через те выборы. Люди работали в других населенных пунктах, райцентрах, попадавших в зону проживания наших потенциальных избирателей. В Ардатове работал питерский парень Нос, который умудрился взорвать бабуле, у которой мы сняли для него комнату, газовую колонку. Нос обегал населенный пункт и однажды с группой нацболов нарвался на мэра этого населенного пункта. Случилась очень содержательная беседа:

— А вы это почему тута на столбах всё такое клеите?

— А ты кто такой, дядя?

— Я мэр, это мои столбы.

Мэр был послан чрезвычайно далеко, и тут же ломанулся звонить по мобильнику, а нацболы пустились наутёк от милицейского козла. И убежали. В Питере по возвращении с выборов Носа ссадили с поезда и на перроне арестовали. На выборах он одновременно скрывался после каких-то больших неприятностей и зачем-то купил билет на свою же фамилию. В Дальнем Константиново, в маленьком деревянном домике жил Марсель Гатауллин. Худой темнокожий Марсель походил на индейца. В мирной жизни он работал юристом, а здесь пешком проходил все близлежащие трассы и в одиночку покрывал нашими листовками целый район. В этой же деревушке мы на одной из встреч с избирателями случайно встретили панка и долго ржали, откуда он, волосатый, тут взялся. Очередной клон Летова. С такой же прической, неестественных очками, козлиной бородкой и кедами. Панк рассказал, что местные сельские пацаны делятся на две категории. Первые — это те, которые носят брюки с наглаженными стрелками, и заправляют их внутрь резиновых сапог. Это быки. А другие, это те, которые просто «Ы-ы-ы», глупо улыбаясь развёл руками панк. Это лоси. Предполагалось, наверное, что лоси — это либо наркоманы, либо просто полные кретины. Я уточнять не стал. Оказалось, панк что-то слышал о Партии и заинтересовался. Так у Марселя появился собеседник.

Мы с Голубовичем решили немного скрасить Марселю жизнь. Купили куриных ног и поехали в лес. Прямо на снегу разожгли костер, жарили ноги и беседовали на разные высокие темы. Предметом острейшей дискуссии стала лимоновская брошюрка — открытое письмо президенту, написанное в Лефортово. Лимонов выступал теперь в новой для себя роли противника войны в Чечне и процессов об измене Родине над учёными и журналистами, передававшими западным спецслужбам и "экологическим организациям" те или иные российские военные секреты. Лимонов написал на волю письмо с призывом полностью перекроить идеологию Партии, убрать весь милитаризм и страшилки типа «Сталин-Берия-ГУЛАГ». Не мудрено, он теперь сам оказался в некотором роде, узником ГУЛАГа. Голубовича же с Марселем такой поворот куда-то в ряды диссидентского правозащитного движения абсолютно не устраивал. Такие пируэты писательской мысли никто не оценил. Мы напряженно спорили:

— Роман, для меня после этого самого письма термин «нацбол» и «лимоновец» не пересекаются. Я не лимоновец. Не друг всех чечен. Я не собираюсь кричать "Свободу чеченскому народу" только лишь потому, что Лимонов в тюрьме проникся состраданием к чеченскому сокамернику, резавшему русских солдат, как свиней, и взрывавшему дома. Меня не устраивают эти аргументы а-ля Новодворская. Я — русский патриот, а не правозащитник. Я не Елена Боннэр, чтобы такие странности понимать и разделять.