Евангелие от Фомы

Мягко озаренная заходящим солнцем, Мириам, стройная хорошенькая девушка с тяжелыми черными косами и мягкими, точно бархатными, глазами, мечтательно, напевая какую-то песенку, торопливо собирает с грубого каменного забора высохшее за день белье. Ее сестра Марфа, старше ее, уже привядшая, худенькая, с милым, тихим лицом, хлопотливо возится вокруг дома…

На плоской кровле кенесет, дома молитвы и собраний, который греки назвали синагогой, появился хазан и, подняв длинную, бросающую на закатном солнце резкие молнии трубу, затрубил. И по звуку этой трубы прекратились все работы в полях: близко начало Святой Субботы. В воротцах вдруг появились маленький ослик со всякой поклажей и его хозяин, Элеазар, очень похожий и фигурой, и выражением тихого, худощавого лица на Марфу.

– А разве рабби все нет? – сбрасывая пыльный, коричневый с белыми полосами плащ, спросил он у Марфы.

– Нет еще… – отвечала она. – А что это за шум там, на улице?

– Иерусалимские богачи разгулялись… – разгружая ослика, хмуро сказал Элеазар. – Вот-вот начало субботы, а им хоть бы что! И сын Каиафы, Манасия, с ними…

По пыльной, сияющей улице мимо домика шла веселая толпа богатой молодежи. Посреди толпы на богато украшенных носилках весело кричала что-то и хохотала, видимо слегка пьяная, рыжеволосая красавица, известная всему Иерусалиму – и не только Иерусалиму – под именем Мириам магдальской. В ее горячих, странного густо-золотого цвета глазах, в пьяной улыбке прекрасного лица, в каждом изгибе стройного тела, в каждом звуке красивого грудного голоса слышалось знойное трепетание жизни. При одном виде ее, при одном даже имени, благочестивые люди плевались, с опаской говорили, что в ней семь бесов, и украдкой не могли не любоваться ею…

– Вон что разделывают! – вздохнул Элеазар. – О-хо-хо-хо…

И не успело это шумное шествие скрыться, как во дворик вошел весь пыльный и загоревший Иешуа. В одной руке его был длинный посох, а в другой несколько анемонов. Все лица просияли теплыми улыбками.

– Шелом! – с улыбкой приветствовал их Иешуа, и его застенчивые глаза тепло просияли.

– А мы боялись, что ты уж не придешь… – отвечал Элеазар, ласково ударил разгруженного ослика по заду, и тот сам прошел на свое место под убогий навес из кукурузной соломы.

Мириам, вся сияя, приняла от гостя его посох и плащ.

– Возьми и полевые лилии эти… – немножко застенчиво сказал Иешуа. – Последние… Я никак не налюбуюсь на них: воистину Соломон во всей славе его не был одет прекраснее их!..

– Садись-ка под свою смоковницу, а я сейчас умыться тебе подам… – сказала Марфа. – Смотри, какой ты весь пыльный… А ты, Мириам, плащ его хорошенько встряхни… Словно ты со всей Иудеи на себя пыль собрал, рабби…

– Ну, что же, был в Энгадди? – спросил Элеазар.

– Был. Простился… – отвечал Иешуа, садясь на прохладный плоский камень под смоковницей. – А потом на Иордан прошел, к Иоханану… Сегодня поутру воины Ирода арестовали его…

– Да что ты говоришь?! – широко открыв глаза, уставились на него все. – А видел, что у нас на улице богачи-то разделывают. Этим все ничего, все можно…

Марфа принесла большой таз с кувшином холодной воды, помогла Иешуа вымыть лицо и руки, а потом, снова усадив его, ловкими, спорыми движениями омыла его ноги и отерла их утиральником.

– Ну, вот теперь и хорошо… – удовлетворенно проговорила она, поднимаясь. – А теперь ты умойся, Элеазар… А ты что все стоишь да слушаешь, Мириам? Надо трапезу готовить… Можно ли так?

– Ах, Марфа, Марфа, о многом ты тревожишься и хлопочешь… – покачал с улыбкой головой Иешуа. – А действительно человеку одно только нужно…

– О чем говоришь ты, рабби?

– О Боге говорю я, Марфа…

– Прав ты, рабби, грешники мы… Все суетимся, все хлопочем, а о Боге-то и подумать некогда… – вздохнула Марфа. – А все же так нельзя: и Богу приятно будет, если я гостю услугу окажу…

И она, убедив таким образом себя и в своей правоте, торопливо ушла в дом. На крыше синагоги снова появился хазан, угольно-черный и четкий на фоне зари, и затрубил во второй раз. И по звуку этой трубы кончались все работы в селениях и городах.

– Ну-ну, поторапливайтесь… – обратился Элеазар к женщинам. – Скоро звезда…

– Даю, даю… – отозвалась хлопотунья Марфа, расстилая циновки вокруг низенького круглого стола. – Мириам, где ты опять?..

– Иду… – отозвалась девушка из-за угла: спрятавшись от всех, она, нежно, шепотом, приговаривая слова любви, бережно, кончиками губ, целовала полевые лилии Иешуа. – Иду…

– А что ты запоздал так? – спросил Элеазар.

– Да сандалии совсем разбились… – отвечал Иешуа. – И зашел к Иуде Кериоту подчиниться… Такая у него нужда, такая нищета, что смотреть больно! Старшая-то его, Сарра, уже мажет лицо и губы и, говорят, часто является домой только поутру. Присмотрел было Иуда крохотный клочок земли себе да домик-развалюшку под Иерихоном, и недорого просят, а где взять? Так и мучаются… Хотят в Иерусалим перебираться – авось там побольше работы будет… Сколько неправды, сколько зла, сколько страдания!

– Да, да… – вздохнув, потупился Элеазар и, подняв глаза в небо, прибавил: – А вот и звезда…