— Это было очень давно.
— И она помнит тебя еще маленьким?
Лео рассмеялся.
— Конечно, нет. Она же слабоумная.
— Но имя твое она знает.
— Да, — согласился он. — Имя мое она знает.
Квартира находилась высоко, под самой крышей. Лео отпер дверь и зашел внутрь. Обстановка больше напоминала заброшенный чердак, чем человеческое жилище; вся мансарда была завалена сломанной, отслужившей свое мебелью. Скошенный потолок устремлялся к полу, покрытому трещинами и бугорками. Пахло пылью, пахло старостью, пахло безымянными событиями безымянного прошлого. — Берлога! — воскликнула Мэделин, заходя вслед за ним. — Берлога Лео. — Они осмотрели холодные пустые комнаты со своего рода сдержанным восхищением, завороженные, будто малые дети.
— Летом тут будет жарко.
— Чертовски жарко. А зимой — холодно.
Древние трубы змеились по углам, как последняя память о благах цивилизации.
— Ну, хотя бы какое-то отопление есть. — Она выглянула в слуховое окно и увидела полосу поломанной черепицы. Прежде чем ставень поддался, пришлось немного побороться с тугой щеколдой. Мэделин распахнула окно толчком и выбралась наружу, приглашая Лео за собой, чтобы разделить ее восторг. — Господи Всемилостивый, — выпалила она, — взгляни же!
Он выбрался через окно следом за ней. Должно быть, открывшийся вид поразил его до глубины души. Замешательство, наслаждение — целая гамма эмоций отразилась на его лице. Лео стоял посреди террасы; город окружал его, смыкался кольцом вокруг него, вращался, как будто Лео был осью, а все прочее — колесом. Мэделин посмеялась над ним — и над его новоприобретенной независимостью.
Они с Джеком помогли ему перевезти вещи из Института. В основном это были книги, и едва ли нашлись бы физические подтверждения существования на земле отца Лео Ньюмана, священника Римской католический церкви: ни одежды, ни мебели, ни
— Наверное, это похоже на развод — заметил Джек. — Неожиданно оказываешься наедине с самим собой после долгих лет зависимости. Нелегко тебе придется, дружок, нелегко…
Когда Брюэры ушли, Лео почувствовал облегчение, облегчение и вину, как в детстве, когда он оставлял мать и отправлялся в школу. Одиночество въелось ему глубоко в душу, точно шрам, выжженный на коже. Целибат означает не только половое воздержание — это также означает, что человек становится абсолютно самодостаточным, закрытым, человек полностью уходит в себя. По квартире он ходил не как пленник, осматривающий камеру, а как исследователь бескрайних просторов незнакомого острова. Снизу доносился шум городских магистралей; здесь же, наверху, под навесом черепицы, Лео чувствовал простор, чувствовал свободу и одиночество. Он целый час молился, читал требник, читал отрывки из Библии, бормотал слова, выдерживая долгие паузы. Он молился тощему, перекошенному Иисусу, он молился Богу, образ которого колебался между патриархальной мифической фигурой, пришедшей из детства, и абстрактным понятием, бесконечным, как галактика, бесконечным, как космос между галактиками, бесконечным, и неясным, и бессмысленным, как космос, содержащий в себе вое галактики и все космосы. В тот вечер Лео спал в одежде, напоминая эмбрион, на уродливой просевшей кровати, и проснулся с новым чувством — чувством безграничных возможностей. Ему доставляло странное удовольствие передвигаться по квартире по собственному внутреннему графику, варить кофе в кофейнике, купленном вместе с Мэделин, гулять по крыше и любоваться ранним рассветом над Капитолийским холмом.
Мысли? Скорее, все же ощущение. Ощущение безграничных возможностей.
Он должен был встретиться с Мэделин и ее друзьями, чтобы сыграть роль многоопытного гида. Встреча была назначена в Римской церкви, на случай дождя — одной из тех внезапных, удивительных гроз, что сотрясают город в начале весны, за считанные минуты превращая сухие улочки в бурлящие потоки. Движение на дорогах замирало. Машины казались беспомощными узниками, словно острова посреди реки. Вершину Яникулийского холма окутывала серая пелена, и купол базилики Святого Петра терялся в тучах. Лео ждал под небольшим навесом узкого романского портика церкви, ранее служившего местом встреч, и думал, когда же ему наконец позволят скрыться за стеной ливня.