Евангелие от Иуды

— Неужели? Ты говоришь так, как будто немало повидала на своем веку. — Интересно, подумал Лео, а она хорошо разбирается во всем этом: во внезапных телефонных звонках, в тайных свиданиях, подарках? Досконально ли ей известна эта сторона жизни?

Мэделин застыла, прижавшись к нему, и не смела шелохнуться.

— Ну, несколько раз было. Это тебя шокирует?

— Меня практически ничто не может шокировать, — ответил Лео. — Священники известны своей устойчивостью к шоку. А как поведет себя Джек, если узнает о нас?

— Джек? — Ее как будто удивило это имя. Она подняла глаза, и ее слегка нахмуренный лоб с россыпью бледных веснушек оказался в считанных дюймах от его лица. — Рано или поздно он непременно узнает, ты так не считаешь? Мы же не можем обманывать его вечно. Люди чувствуют подобные вещи. Они догадываются о подобных вещах…

— Правда?

— О да. Святая правда.

— А потом?

Мэделин пожала плечами, высвобождаясь из его объятий, отошла к столу и принялась наводить там порядок, а именно — расставлять принесенные ею же предметы.

— Наверное, проявит чудеса понимания. Ты же знаешь, какой он понимающий. Это отвратительное слово, но Джек и впрямь ужасно милый. Или, можно сказать, порядочный. Очень порядочный, очень культурный, очень британский. Если бы он узнал, то принялся бы, скорее всего, утешать меня.

Глагол «познать», этот странный библейский эвфемизм. Лео познал Мэделин, познал ее запах и вкус, познал, какое несовершенное нагромождение плоти и волос представляло собой ее тело, однако — удивительный факт! — он в то же время осознавал, что отныне не знает таящуюся в этом теле личность. Интимное физическое знание каким-то образом уничтожило то понимание ее натуры, которым он располагал раньше. Что ему было известно о ее супружеской жизни? Что он знал о тайной жизни этих двоих, о той эмоциональной жизни которая управляет браком, о либидо, которое управляет женщиной? Что скрывалось за внешним фасадом? Лео заметил, что акцент Мэделин становится отчетливей, когда она говорит о муже, как будто, вознося ему хвалу, она одновременно отстраняется от его предполагаемой «английскости», его порядочности. К экзотическому аромату чая примешивался пикантный запашок лицемерия.

— Сегодня утром мне звонил Кэлдер, — сказал Лео, намереваясь перейти на более безопасную территорию.

— Кэлдер?

— Те люди в Иерусалиме, они хотят, чтобы я вернулся. Пока что я попросил об отсрочке, но рано или поздно мне придется поехать туда.

— Придется?

— Папирус. Если я хочу быть причастным…

— А ты хочешь?

— Конечно, хочу.

— Значит, ты бросишь меня.

— Не говори глупостей.

Она рассмеялась, пытаясь развеять страх и обратить все в шутку.

— Мне пора уходить. Я позвоню тебе, как только смогу.

Главную новость он держал про запас и выложил только тогда, когда она уже уходила.

— А еще меня вызывают в Лондон, — сказал он. — Завтра. Мэделин остановилась.

— Вызывают?

— Мой епископ зовет меня туда.

— Но они же не могут знать о наших отношениях.

— Мне кажется, они чувствуют, что я сбился с пути истинного.

— И пытаются вернуть тебя…

— Вроде того. Тут также замешан и свиток. Возможно им уже об этом известно.

— Почему бы им не оставить тебя в покое? — В ее глазах заблестели слезы. Ее душевное равновесие явно было нарушено. — Почему они не позволяют тебе сделать свой выбор?

— Они тоже обладают некоторыми правами, тебе не кажется?

— Господи, а это что значит?

— Ничего. Это входит в их обязанности, вот и все. Нельзя винить их за это.

— А меня, значит, винить можно?

— Я никого не виню. Я знал, что рано или поздно это случится, и теперь готов это принять.

— Что ты им скажешь? Что ты скажешь им о нас, если точнее?

— Я не знаю, что я им скажу,

— Когда ты улетаешь?

— Я ведь уже сказал: завтра. В одиннадцать.

— Завтра! Где ты будешь жить?

— У иезуитов на Фарм-стрит. Они благосклонны к отступникам.

— А ты — отступник?

Лео беспомощно замотал головой.

— Не знаю, Мэделин. Я попросту не знаю…

Она задумчиво смотрела на него, нахмурив лоб и покусывая нижнюю губу. Он и сам кусал эту губу и знал вкус ее безапелляционности.

— Лео, — спросила Мэделин, — а ты по-прежнему веришь? — Вопрос был довольно неожиданным — точнее говоря, вопрос шокировал. Их отношения зиждились на шатком фундаменте иллюзии и шутки, а не на содержательных дискуссиях о вопросах веры.

— Верю ли я?…

— В Бога, в Иисуса Христа, во все то, с чем ты до сих пор связан. Ты знаешь, что я имею в виду. Тот свиток. Я. Это не заставило тебя усомниться?

Он пожал плечами.

— Вера не может испариться просто так.

— Да? А со мной произошло именно это. Она испарилась, как вода из высохшего водоема, не оставив после себя ничего кроме грязного дна, и нескольких мутных лужиц, и прелого запаха предрассудков. Помнишь, как я пришла к тебе на исповедь? Так вот, это был последний миг моей веры. Думаю, озеро тогда уже напоминало, скорее, небольшой прудик, но не успело еще деградировать до лужи.

— Значит, я отверг тебя в годину тяжких испытаний?

— Вовсе нет. Благодаря тебе я смогла поверить в нечто новое. А на мой вопрос ты так и не ответил.

— Быть может, потому, что я не знаю ответа.