– Наверное, ты разочарован. Ты ведь разочарован? Спад, разрядка напряжения… Что-то вроде того, да? Подходящие слова…
Сделанного не воротишь, подумал он. Можешь исповедоваться, молить о прощении, каяться в грехах своих, но что сделано, то сделано. Лео вспоминал, как ее маленькие сильные ручки со знанием дела направляли его; как она шептала непристойные проклятия; как усердно, точно многоопытная шлюха, Мэделин двигала бедрами. Все это – необратимо, непоправимо. «Твоя рыба, – прошептала она, хватая его пенис в кулак. – Твоя большая, блестящая рыба». Еще одно словечко из семейного лексикона Брюэров, как пить дать. Несомненно, у Джека есть большая, блестящая рыба. От этой мысли Лео стало страшно и гадко. Рыба,
Мэделин целомудренно поцеловала его в щеку.
– Пойду искупаюсь.
Он смотрел, как нелепо она скатывается с постели и топает вразвалочку в сторону двери. Ее бледные, неказистые ягодицы с темной разделительной полосой; ее полная талия и обвисшие ляжки; ее неповторимые движения, которые в тот миг вызывали в нем лишь отвращение.
– Прости, – крикнул он ей вдогонку.
Она обернулась и взглянула на него, лежащего на кровати.
– Забудь. Господи, не переживай ты так! Меньше всего на свете мне нужны твои извинения. – В ее голосе послышались гневные нотки.
– А что же тебе
Мэделин невесело рассмеялась.
– А Бог его знает. Наверное, мне нужен ты. Тебя это пугает, не правда ли? – Она развернулась и скрылась в ванной, не дожидаясь ответа.
9
На следующее утро зазвонил телефон. Лекции в институте начинались только в одиннадцать, и пока что Лео сидел дома без дела – разве что почитывал статью, которую нужно было рецензировать для вестника «Папирусология сегодня»; он находил утешение в рутине. Телефон издал свойственный ему беспардонный звук, который не терпит отказа, и Лео решил, что это она. Он снял трубку.
– Мэделин?
На том конце провода молчали.
– Это отец Лео Ньюман? – Кристальная ясность интонации, интонации Оксфорда и Кембриджа, интонации непреклонной иерархии. – Я говорю с отцом Лео Ньюманом?
Он ощутил легкое паническое покалывание в районе диафрагмы и закрыл глаза.
– Да, это Лео Ньюман.
– Епископ Квентин хочет поговорить с вами, отец.
От этого голоса Лео бросило в холодный пот – этим удушливо жарким утром. Трубку передали другому человеку, который заговорил уже с интонацией Мэйнута,
[79]заговорил весело, деловито и пугающе.– Лео, дорогой, как вы поживаете? – Они еле нашли его. Они не знали, где он живет. Они беспокоились, волновались, тревожились о своем коллеге, ушедшем на вольные хлеба, беспокоились об одной заблудшей овце больше, чем об остальных девяноста девяти в отаре. – Думаю, нам стоит встретиться и поболтать, Лео, – сказал епископ. – Обсудить кое-что. Я полагаю, это твой долг – как передо мной, так и перед самим собой.
– Я жду звонка из Иерусалима. Не думаю, что мне удастся вырваться.
– А я думаю, что ты обязан это сделать.
В тот же день, пополудни, Мэделин пришла к нему в гости. Утром она звонила, чтобы договориться о времени.
– Джек прилетает сегодня вечером, – сказала она. – Мы можем немного побыть вдвоем.
Но когда она оказалась в квартире, то вела себя суетливо и рассеянно: ее планы были расстроены, Джек возвращался раньше Мэделин позвонила в офис, чтобы проверить информацию, выяснилось, что ее мужу удалось сесть на более ранний рейс, поэтому она не могла оставаться здесь надолго.
– Ах, милый, ты не одинок, и нас обжуливает рок… – казала она, сняв пальто и поставив полную покупок сумку.
– «Обманывает». И нас обманывает рок…
[80]– Педант. Мне придется что-нибудь придумать, если я опоздаю. Дескать, забыла что-то купить… Вот, держи подарок.
Она развернула один из свертков у него на глазах. Внутри оказался чай различных сортов: «Сушонг», «Зеленый порох» и прочие нелепицы.
Мэделин подошла к Лео, обняла и прижалась к его груди.
– Я прощена? – спросила она. Они словно вновь оказались в тесной исповедальне, где она просила отпущения грехов своих.
– А за что мне тебя прощать?
– Вчера я обошлась с тобой жестоко.
– Да ну?
– Это же был первый раз. А в первый раз бывает сложно…