Евангелие от Иуды

– Они называют его «Евангелие от Иуды». Ты ведь имеешь отношение к этой истории?

– Я ездил туда, чтобы взглянуть на свиток, – признался Лео.

– И что ты думаешь по этому поводу?

– Он относится к очень раннему периоду – возможно, к первому веку.

– Ну, вообще-то, как и все Евангелия… Почему мы должны верить этому Евангелию больше? Евангелию от Иуды. Я спрашиваю у тебя: эти притязания – справедливы?

Лео пожал плечами.

– Выглядит довольно убедительно. Епископ покачал головой.

– Дела обстоят не лучшим образом и без священников, ставящих под сомнение всю историю христианства. Знаешь, чтоя думаю? Что шумиха вскоре утихнет, а ты будешь выглядеть полным кретином.

Обвинение покоробило Лео.

– Это одна из самых важных находок за всю историю изучения Нового Завета. Чем бы свиток ни оказался в конечном итоге, даже если это – пропаганда первого века, это все равно сенсация.

– А если нет?

– То есть?

Епископ внезапно дал волю гневу – и, вместе с тем, явному испугу.

– О Господи, Лео! Если это действительно относится к первому веку, но является тем, чем притворяется – личным свидетельством, описанием жизни Иисуса устами современника, вычеркнутого из евангельской традиции. Что тогда?

– Тогда Церкви придется объяснить очень многое.

Епископ покачал головой.

– Не следует изучать Веру столь подробно, Лео. Дело не в том, что Вера – ложна, даже, если угодно, в фактическом смысле. Однако научными методами ее гармонию не проверить. Галлюцинация одного человека – преображение другого. Кто наделен правом определять, какое свидетельство истинно? – Он натужно улыбнулся. Епископ был человек веселый, общительный, пользующийся популярностью у журналистов, которые всегда могли рассчитывать на добрую порцию здравого смысла. – И кто поверит в твою версию?

– Что вы имеете в виду?

– О тебе говорят, ты это знаешь? Помимо истории с Иудой. И разговоры эти непременно повлияют на степень доверия к тебе.

– Говорят, значит?…

– Ты ведь переехал из здания Института, не так ли?

– А это противоречит церковным канонам?

– Конечно же, нет. Не заводись понапрасну. Но люди говорят о своеобразной дружбе. А своеобразная дружба – это очень опасно, Лео. Ты это знаешь. Пара англичан. Дипломат и его жена.

Разумеется, Лео этого ожидал, но лицо его все равно покраснело.

– О Господи!

– Должен сказать тебе, слава этой парочки летит впереди них.

–  Слава этой парочки?Брюэры – уважаемая чета. Миссис Брюэр – католичка.

– Как я понимаю, была католичкой. Я не вижу в этом ничего дурного. Половина моего прихода разуверилась в католицизме. Но мне известно, что, когда они жили в Вашингтоне, она была вовлечена в…

– Вам должно быть стыдно! – Ярость. Скорее, эмоционального, чем умственного происхождения: ярость наподобие опухоли под диафрагмой, опухоли, которая пускает метастазы по всему телу.

– Разумеется, это лишь слухи. Но все же. В Министерстве иностранных дел были личности…

– Как вы можете ввязываться в подобную мерзость?

– …которые были заинтересованы в переведении ее мужа…

– Я люблю ее, – сказал Лео. Он произнес это спокойно, но ярость клокотала прямо под тонким слоем спокойствия. – Вы говорите о женщине, которую я люблю.

Епископ замолчал. Из соседней комнаты доносился цокот клавиатуры.

– Лео, я настоятельно рекомендую тебе хорошенько отдохнуть, – наконец вымолвил он. – Ради сохранения твоего душевного равновесия. Возможно, трапписты [81]… – Нет.

– Или бенедиктинцы, [82]если ты предпочитаешь менее требовательное окружение. Тебе необходимо место, где не будет споров и дебатов, а будет лишь незыблемая уверенность в Господней правде. Тебе нужно время для раздумий. Если хочешь, я свяжусь со своим старым приятелем из Субиако…

– Нет.

Епископ беспомощно развел руками. Он обвел взглядом свою унылую холостяцкую комнату, как будто надеялся обнаружить там нечто утешительное.

– Ну, по крайней мере, не мальчики-хористы. Этого я бы не вынес.

Разговор продолжился, и двое мужчин сцепились из-за любви и веры, как два пса из-за одной кости. Речь шла об отстранении от должности, о секуляризации [83]и отступничестве.

– Быть может, нам стоит вместе помолиться, – наконец предложил епископ. Казалось, молитва – это признак отчаяния, последняя соломинка для утопающих.