Евангелие от Крэга

К обеду «сладкая доля» встала поперек горла. Дым от очага, прибитый к земле дождем, стлался понизу и заползал в хижину. В горле першило, но вина тоже не хотелось – дерьмовенькое было винцо, даром что кувшин ведерный. Харр лежал, тупо глядя в тяжелолиственный потолок, и невольно ловил застенные шорохи. Где-то совсем близко, похоже, в соседней хибаре, с плеском черпали воду, однообразно ругаясь, – видно, соседей заливало.

– Ты вот Мадиньке судьбу предсказал давеча, – ластясь, пробормотала Махида, – а мне не сподобишься?

– А что тебе предсказывать? Деньжонок прикопишь, в город переберешься…

– Как же, пустят меня, безродную!

– Ну, здесь обустроишься. Полы зеленухой зальешь, чтобы гладкими были, соседнюю хибару прикупишь, переход в нее крытый наведешь, там спальню-детскую наладишь, а тут – гостевой покой, с очагом на такую вот погоду; ремесло свое бросишь, потому как с богатым домом тебя любой замуж возьмет. Сына родишь голосистого да крепконогого. Примерной женой будешь.

– Это почему ж ты так думаешь? – игриво поинтересовалась она.

– А потому, что вы, девки гулящие, более ни на что негожи.

Она притихла, соображая, обидел он ее или нет. Но тут в осточертевший гул дождя вплелось легкое «шлеп-шлеп» – пришла-таки.

– Махида, кинь рухлядишку – ноги обтереть!

Он подперся рукой и, так и не вылезая из-под теплой шкуры, принялся беззастенчиво глядеть, как она, сидя на порожке, старательно вытирает крошечные свои ступни. Да, с такими ногами ей на дорогах Тихри делать было бы нечего. Не возить же ее весь век на телегах! А в знатные караванницы ей никак не пробиться – лицом хоть и приглядна, да характером не вышла, тут лахудрой остервенелой надо быть, вроде Махиды.

– А мне господин мой радость посулил! – крикнула Махида, уже успевшая заползти под островерхий навес, составленный из двух щитков над очагом. Обещался соседнюю хибару прикупить да полы зелененые наладить! А ты что так спозаранку?

Харр только бровь приподнял: ну, Махидушка, блудня ненасытная, не ошибся я в тебе!

– Иофф пополудничал да и уснул. Он всегда под дождь засыпает, скороговоркой, точно оправдываясь, проговорила Мади; на хвастливое признание подружки она никак не отозвалась – видно, знала ему цену.

– Ты лапотки-то свои не надевай, – велел Харр, видя, что Мади достала из узелка новенькие сандалии со змеиными ремешками. – Садись на постелю, ноги под шкуру схорони, чтоб согрелись. А то не ровен час – заболеешь…

Он чуть было не брякнул: и не придешь. Но удивился собственной мысли и вовремя прикусил язык. Сдалась она ему! Да и Махида разъярится.

– Нет, господин мой Гарпогар, я отсюда тебя слушать буду, – тихо, но твердо проговорила она.

Так вот оно что! За сказками даровыми явилась. Дедок спит, а она младшего братика одного бросила.

– Ты б еще младшенького с собой притащила! Чай, не княжий пир – байки слушать, – проворчал он.

– Кого, кого? – вырвалось у обеих подружек разом.

– А ты что вчера – не с братишкой к аманту ходила?

– Как ты мог подумать такое, господин? На нем же был ошейник несъемный! у Мади даже голос задрожал.

– Ты вот от меня баек ждешь, а мне ведь самому ваши обычаи любопытны. Отколь же знать, что тот ошейник означает?

– И с какой это ты такой земли явился? – фыркнула Махида, выставляя перед ним прямо на постели миски с едой. – На-ка, колобки с рыбой вчерашней… Коли ошейник несъемный на телесе, значит, он или строптив не в меру, или к работе непригоден.

– Какая работа? Он от горшка-то два вершка.

– Этого телеса малого Иофф в уплату получил за рокотан. Его да еще кучу добра в придачу, – пояснила Мади, справившаяся с невольной обидой. – Он с рождения нем и глух, вот на него и надели ошейник, чтоб сразу было видно: кормить его не досыта. Иофф велел его аманту нашему лесовому свести, это подать богатая, мы теперь до осеннего желтолистья ничего платить не будем.

– А аманту он зачем, если к работе непригоден?

– На жертву, зачем же еще, – равнодушно подала голос Махида. – Вот ежели дождь не уймется, ручьевой амант его у лесного выкупит да ручью и подарит.

Харр почувствовал, как по спине у него прошелся холодок, словно меч плашмя приложили. Когда-то его самого вот так же продавали, да не кто-нибудь – родной отец. Хорошо, никому в голову не пришло по злой погоде в ручье, как котенка, топить!

– А того ты не подумала, чтобы взять да и отпустить мальца подобру-поздорову?

– За что ему мука такая, господин мой? – удивилась Мади. – Если бы он с голоду не помер, то ошейник уже впритык, еще немного, и придушил бы. Только медленно. Его ж так заковали, чтоб недолго жил.

– Ох и не по нраву мне законы ваши!

– А разве твоему богу единому не приносят жертвы? ~ недоверчиво спросила Мади.

– Это с какой такой радости?

– Ну… вот если он надолго за тучу прячется, выглядывать не желает… мало ли еще горести, боги ведь не только милостивы. А поля-леса жечь начнет злобной засухой?

– Солнце ясное – добрый бог, и любви его неизбывной на всю землю хватает. А на человечью смерть ему глядеть – не утеха.