Евангелие от Лукавого

- Ей богу, земляки, зазря! Зазря, а! Ведь русский - русского! Человека без жалости осуждаете! Ведь один хлебушек ели! Егоров шёл, запинаясь босыми ногами на травянистых кочках, и то и дело словно оступался - прямил в коленях, ища ногой черную и податливую землю. Казалось - он идёт, пританцовывает. - Не жалобись, - мрачно оборвал его лейтенант. - Жил - хоть прими, что нажил, достойно. Мы таким как ты навечно решку наведём. Уж больно время подходящее. Всё ваше поганое семя наружу открылось. - Наводи, наводи; глядишь - что и останется! Отплатятся тебе твои слова, кривил разбитые губы Егоров. - Кому? - Лидке поверил! А у неё дядья враги народа, у ней отец первым на селе кулаком был. Вот такой тебе мой сказ, сволочь. А больше ни слова от меня не получишь!.. - Да мы и без слов стрельнём, - ответил старшина. - Охота была - слушать... Егоров отвернулся, посмотрел на поле, на поросший ивняком берег речонки. "Подумают - трушу, - почему-то запрыгало у него в голове. - А не всё ли равно?" Рвануть бы туда - к оврагам. Птицей бы долетел. Лейтенант вынес вперёд руку с пистолетом. Что-то глухо, без боли, ударило Егорова в затылок, в ушах разорвалась струна, и тут он увидел, что стоит на коленях над этой жёлтой речонкой, до которой хотел убежать, и ему захотелось напиться из неё. "Нельзя, догонят", - испугался он и попытался встать, но не поднялся, а покачнулся - и сунулся лицом в лёгкую, как облако, воду. Там - за водой - он проснулся в хате, и мать, смеясь, тормошила его, мальчишку, за плечи, а отец - за столом, в белой холстинной рубахе вытачивал ему из чурбака сивку-коника. А Егоров проснулся, потому что жажда распалилась с нестерпимой силой. Он быстро-быстро зашарил руками вокруг себя, чтобы найти ковшик - зачерпнуть из ведра - и вдруг подумал, что не успевает... не успевает чего-то главного, но чего - не мог вспомнить... Голова Егорова была неподвижной, но тело - долгие секунды - вилось червём. По дороге назад старшина присел на кирпичный выступ - у разрушенного конного двора. Закурил. Под новым, наспех сколоченным навесом стояли колхозные лошади - два пораненых мерина и кобылка-третьячка. Лейтенант застал Лидку в доме. Старуха Плешкова ушла к соседям "за угольком" (печь была ещё не топлена); он с минуты две помолчал, а под конец, как уходить, - решился, спросил: - Загляну после войны - не прогонишь? Может быть, поглядишь, и любовь у нас сладится. Что ты думаешь?.. А старухе скажи - пускай бабы пойдут, закопают его...