Евангелие от Палача

Но чуть позднее Минька Рюмин и остальные на допросах обязательно разговорятся и расскажут о моей роли во всей этой гениальной, но, к сожалению, незавершенной постановке. Мое имя всплывет так или иначе, если я не получу какого-то генерального прикрытия. Через день, через неделю, через месяц со всей неизбежностью меня возьмут за белые руки и окунут в подвал, в соседнюю с Минькой камеру. Мне было необходимо прикрытие. Но какое прикрытие. Господи Ты мой всемилостивый, можно найти от самого Лаврентия, необъятного, как небеса, и неумолимого, как рассерженный архангел? Ужасался и думал, трясся и мерековал, страшился и прикидывал – непрерывно, неутомимо, всегда. И придумал. Прикрытием от Берии мог быть только сам Берия. Придумал все-таки. Вернее сказать, случай помог. Но я был готов к этому случаю. А был он пустяшный – в ресторане «Арагви» встретился с пьяным приятелем – Отаром Джеджелавой. Елки-палки! Ну ведь нельзя поверить в такое – Отар Джеджелава, анекдотический персонаж, повернувший ход человеческой истории. Должность в Конторе у него была особая – адъютант Берии, оперуполномоченный по особым поручениям. Их у Берии было двое – полковник Саркисов, скользкий жулик с хитрозавитыми губками бантиком, и Джеджелава. Саркисов был адъютант по всем официальным, «деловым» делам. А особость поручений Джеджелаве состояла в том, что он занимался поставкой блядей для своего шефа. В пьяном виде он называл себя начснаббаб МГБ СССР. Был он человечишка очень красивый, весьма глупый и совсем не злой. И очень близко допущенный к шефу. Можно сказать, интимно. Но и у нас с красавчиком Отаром были кое-какие интимные секреты.

Много лет назад Джеджелава, будучи еще рядовым опером, на обыске украл золотую вставную челюсть арестованного. Она плохо лежала в чашке с водой на прикроватной тумбочке, и Отарчик переложил ее хорошо в свой карман и отнес к ювелиру Замошкину, моему агенту по кличке Дым. Вот тогда я прихватил его, отобрав обязательство о сотрудничестве. Видит Бог, я несильно мучил его выдачей конфиденциальной информации. Я понимал, что на моем пигмейском уровне такая информация для меня бесполезна, а в чем-то, может быть, опасна.

Сладкий кусок не тот, что откусить можешь, а тот, что сглотнуть способен. И отношения у нас с Джеджелавой сложились товарищески прекрасные, хотя время от времени я тонко напоминал ему, что числится за ним кое-какой должок… И в тот майский беззаботный вечер мы с Джеджелавой и двумя его черножопыми дружками пили в ресторане «Арагви» кахетинское вино, жрали сациви и шашлыки, говорили друг другу тосты и похабные анекдоты, и на двадцатой бутылке Джеджелава сказал мне, что любит меня, как брата. А я поднял рог с вином и ответил, что люблю его, как младшего брата, ибо братская любовь к младшему брату – она острее, преданнее и ответственнее. А Отар прослезился, расцеловал меня и сообщил:

– Брат мой названый! Месяц! Месяц всего остался!

Через месяц человек, который для меня дороже отца, важнее Бога, сила ума моего и жар сердца моего, будет первым в этой стране! А я – генерал? А ты, брат, будешь у меня работать?… Когда я подсаживал Джеджелаву в дверцу черного «ЗИСа», он был уже совсем складной – без памяти, как дрова. «ЗИС» с завыванием сирены умчался по улице Горького, а я дошел до ближайшего телефона-автомата и позвонил Крутованову. Опустил в щель монетку и запустил самую рискованную и страшную игру,в своей жизни. Крутованов нисколько не удивился моему звонку, будто я каждый раз звоню ему посреди ночи. – Прогуляться немного? – переспросил он и, ни мгновения не раздумывая, согласился:

– А пожалуй, с удовольствием. Сейчас оденусь и выйду…

Продышимся немного, разомнем уставшие члены… Молодец – он не хотел, чтобы охрана его подъезда видела, как я шастаю к нему ночью. И, конечно, боялся «прослушки» у себя в квартире. Крутованов понимал, что если я звоню ему домой посреди ночи, то повод для этого звонка лучше обсуждать на улице.

Просто два лирических молодых человека гуляют по ночной весенней Москве, продутой тополиными ветрами, и любуются серебряным серпиком ущербной луны. А когда налюбовались импрессионистским пейзажем и я закончил романтическую арию о своем брате меньшом Отаре, Крутованов расчувствовался так, что пожал мне руку. – В общем, я этого ждал, – сказал он. – Я так и предполагал – месяц-два ему понадобится. Но это очень уместное свидетельство… Какие есть соображения? Я выдержал его рентгеновский взгляд и спокойно сказал:

– У нас сейчас у всех может быть только одно соображение – упредить… Он усмехнулся:

– А силенок хватит? Кишка не лопнет? – Это не имеет значения.

Если силенок не хватит, то очень многие черепушки лопнут… Крутованов кивнул: