Последние залы морга, самые просторные и с самым лучшим освещением, отданы в распоряжение службы судебно-медицинской экспертизы больницы Либерти-Холл. Сюда допускают только сотрудников научных подразделений полиции. Трупы сюда привозят в чехлах из прорезиненной ткани. В серых чехлах убитые, в черных – убийцы.
В этих огромных помещениях из бетона, облицованных белыми кафельными плитками, целая армия всего насмотревшихся скептиков-судмедэкспертов пилит грудные клетки и распарывает мертвые животы, отыскивая следы преступлений – голубую кайму, которая остается на долях печени после отравления мышьяком, черные липкие сгустки вещества на лопнувших от удара селезенках, шейные позвонки, сдвинутые со своих мест при удушении, отверстия от пуль большого калибра в продырявленных легких и пробитых насквозь сердцах. Этот визуальный осмотр эксперты завершают обследованием рта и других естественных отверстий тела. Там могут быть найдены немного слюны, капля крови, волос, который станет чьей-то генетической подписью, или немного спермы, неосмотрительно слитой в утробу изнасилованной женщины.
Над этой массой разлагающихся тел поднимается больница Либерти-Холл – четырнадцать этажей стекла и стали, где больные и умирающие люди лежат в одиннадцати отделениях общей медицины и в центре реанимации и интенсивной терапии.
Именно в этот центр, на самый верхний этаж, срочно положили специального агента Марию-Меган Паркс. Здесь хирурги, сменяя друг друга, очистили и перевязали ее раны.
Семь следующих дней Мария пролежала на больничной кровати, а медсестры делали ей перевязки и вливали антибиотики. Семь дней подряд Паркс засыпала в уютном тепле своей палаты, а просыпалась распятая на кресте в темном склепе. Семь дней она набиралась сил под привычный шум электрокардиографа и тележек с бельем, которые катили по коридорам кастелянши. Семь ночей она металась на кресте и кричала под уколами гвоздей.
Врачи прописали ей нейролептики, чтобы уменьшить остроту ее видений, но Паркс отказалась от этих лекарств. Нет ничего хуже, чем иметь видение под их действием. Скорость видения замедляется, каждая подробность увеличивается, кошмар становится нескончаемым, и боль в нем растягивалась на бесконечный срок.
На рассвете восьмого дня Паркс пришла в себя. Она чувствовала себя спокойной и отдохнувшей. Видение угасло, от него осталось только воспоминание о глазах Калеба, блестевших в темноте склепа. Еще одно тяжелое воспоминание среди многих. Разница лишь в том, что Калеб был убит спецназовцами из ФБР, и поэтому картины совершенных им убийств, несомненно, со временем потускнеют.
Мария старается прогнать от себя эту мысль. В ее мозгу звучит тонкий голосок, который возникает в нем каждый раз, когда ей бывает страшно. Голос, которым она в детстве говорила со своими куклами.
Кардинал Оскар Камано любит те часы, когда красная полоса зари постепенно разбавляет светом синеву ночи. Каждое утро, проехав мимо Колизея, где когда-то столько знаменитых христиан пролили свою кровь ради величайшей славы Божией, кардинал приказывает своему шоферу остановить лимузин на площади Новой церкви и дальше идет один по переулкам Рима в сторону моста Святого Ангела.
Он мог бы доезжать до собора Святого Петра, как обычно делают другие преосвященные кардиналы, которые гораздо моложе его. А мог бы пойти короткой дорогой в сторону реки и потом спуститься вниз через район Борго-Санто-Спирито. Но нет: и в дождь, и в ветер, и при мучительной, как пытка, боли из-за артроза в колене кардинал Камано идет в обход, через мост Святого Ангела. Потом он сворачивает влево, на Виа делла Кончилиационе – улицу Примирения, и уже по ней доходит до ватиканских соборов, словно совершает паломничество.
Эта прогулка в одиночестве нужна ему в первую очередь как подготовка к утомительному шумному дню. Кардинал Камано – глава сверхсекретного общества «Легион Христа» и внушающий страх начальник Конгрегации Чудес – одного из самых могущественных ведомств Ватикана. Такого могущественного, что даже кардинал – государственный секретарь, первый министр Церкви, ни разу не смог сунуть свой нос в бумаги ведомства Камано.
Другие кардиналы, не менее могущественные, продали бы душу, чтобы получить доступ к архивам ведомства Чудес. Эти старики, которым не давало покоя честолюбие, знали, что именно величайшая секретность работы этой конгрегации делала ее одним из самых страшных учреждений Ватикана.