Евангелие от смартфона

— Да, пытался, — доктор смущенно пригладил волосы. — Дважды. И оба раза безуспешно по разным причинам. Видите ли, Номер Два — чрезвычайно мощный сенс, но он сильно устал после сеанса ГРУ, поэтому ничего не смог увидеть. Понимаете, сильных сенсов ГРУ использует на полную катушку — все дни расписаны, и выжимает досуха, мальчики потом пару суток в себя приходят. Еще я пробовал поработать с Шестнадцатым, он слабее Второго, для целей разведки и прочих безопасников он бесполезен, но иногда и у Шестнадцатого бывают проблески. Но, увы, не в этот раз. Мы промучились больше часа, все бесполезно… Только, прошу, не надо нигде распространяться о моем самоуправстве. Я не имею право по своему желанию и ради своих нужд использовать сенсов…

Просящий Верховский выглядел жалко до противности. Он взглянул на меня глазами побитой собаки, дернулся, было, в сторону аппаратной стойки, но с удивлением заметил кружку у себя в руках и смутился:

— Ах да, вы же кофе просили…

Доктор завозился возле кофеварки, изредка кидая в мою сторону сложные взгляды. Внимание со стороны Верховского было мне неприятно.

— Что это за аппаратура? — перевела я разговор на другую тему, чтобы немного отвлечь его от своей персоны.

— Когда идет сеанс, включается запись, — охотно ответил доктор. — Оригинал записи хранится в спецотделе, копия остается у меня для анализа сеанса, вторая копия уходит к заказчику. Заказчиком обычно выступают спецслужбы, реже кто-то из администрации президента, безопасность, МВД, еще реже космос, бизнес, личные просьбы высокопоставленных чиновников. Два ящика внизу на стойке обеспечивают секретность, в частности, защиту от прослушивания. Выше расположено реанимационное оборудование. Иногда приходится и его применять.

Верховский закончил сражаться с кофеваркой и протянул мне кружку:

— Пейте. У нас еще есть минут десять.

Я делала вид, что пью кофе, а на самом деле прислушивалась. Доктор кому-то позвонил, перебросился парой фраз, сплошь состоящих из медицинских терминов и звучащих для меня полной тарабарщиной, и в конце разговора потребовал на сеанс «номер четыре».

Минут через восемь дверь открылась, и на пороге комнаты появился здоровенный санитар. Выправка выдавал в нем бывшего (хотя почему бывшего?) спецназовца. За санитаром понуро опустив голову плелся, видимо, тот самый Номер Четыре.

Я с нескрываемым любопытством уставилась на парня. Зеленая толстовка, синие спортивные брюки, на ногах мягкие тапочки, давно зажившие шрамы на остриженной наголо голове и апатия и заторможенность во всем облике. Но главное, что меня удивило, — это лицо и глаза парня. Лицо напоминало безжизненную маску, в потухших глазах не промелькнуло ни единой искорки интереса. Чувствовалось отсутствие чего-то очень важного, жизненно необходимого. Может, самой жизни?

Санитар усадил Номер Четыре на стул, ловко нацепил ему на голову шлем, приладил на грудь и левую руку электроды, затем уселся рядом, разложив на маленьком столике шприцы с ампулами.

— Им иногда плохо становится, нагрузка на сердце большая во время сеанса, — ответил санитар на мой невысказанный вопрос. — Кто с ним сегодня работает? Вы?

— Н-н-нет, — испугалась я. — Я даже не знаю, что надо делать…

— Лучше я, — решительно заявил Верховский.

Он уселся напротив сенса и положил на стол перед ним фотографию Андрея.

— Внимательно смотри на фотографию перед тобой, — медленно, с расстановкой проговорил доктор. — Ты видишь этого человека?

Сенс молчал.

— Смотри на фотографию, — четко выговаривая слова, повторил Верховский. — Ты видишь его?

— Вижу, — еле слышно ответил парень. Голос его был глух и безжизнен, так мог бы разговаривать автомат.

— Что он делает?

— Сидит. Вода на лице. Больно. Вот тут, — сенс медленно приложил ладонь к груди. — Давит. И здесь тоже больно. Сжимает, — рука сенса неторопливо как механизм легла на горло.

Верховский удивленно пробормотал, ни к кому не обращаясь: «Сердце? Быть такого не может…» и, прочистив горло, громко приказал:

— Смотри вперед. Что видишь?

— Кровать. Человек. Лежит. Накрыт белым. Голова белая, — через силу выдавил парень.

Голова белая? Что это значит?

— Посмотри направо. Что видишь?

— Стол. Человек сидит на стуле. Женщина. Спит. Рядом дверь.

— Посмотри налево. Что видишь?

— Стена. Белая. Провода. Экран. Линии. Разноцветные. Зеленая точка. Танцует. Свечи.

И тут меня осенило: да это же реанимационная палата, где лежит Вероника! Но как бы проверить мое предположение? Ведь сенс не может подойти к кому-нибудь и прямо спросить: «Скажите, пожалуйста, это Центральная клиническая?». Или может? Хоть бы вывеска какая попалась…

— Огонь, свечи, кровь… — тем временем продолжал бубнить Номер Четыре.

Я дернула за рукав Верховского, но тот нетерпеливо отмахнулся от меня — видимо, и сам понял, что парня занесло — ну какие свечи в палате реанимации, и продолжил допрос:

— Встань и выйди в дверь. Что видишь?

— Коридор. Длинный. Стол. Диван. Спит человек.

— Пусть выходит из отделения, потом спустится вниз и найдет вывеску, — прошептала я.

— Найди лестницу и спускайся — приказал Верховский. — Что видишь?

Парень молчал.