Евангелие от святого Бернарда Шоу

Здесь, однако, можно заметить, что целомудрие было, в первую очередь, жреческой предосторожностью. Первый гений, которому пришла в голову идея ничегонеделания (полученная им от деревенского дурачка, считавшего, что обладает даром прорицателя), говорил деревенщинам: «Я тоже вдохновлён; вы должны позволять мне бродить, где угодно, и делать, что мне нравится; и вам следует кормить меня». «Как, — возмущённо воскликнули они,

ты тоже святой? Откуда же в тебе святость?» «Ах, — отвечал кандидат в Орден Святых, — всё в порядке. Я совершенно не похож на вас. Вы жрёте свиней и собак; я не касаюсь ничего, кроме цыплёнка и газели. У вас есть жёны; я же никогда не опускаюсь до уровня животного. Стыдитесь!» Иными словами, его святость доказывалась тем, что он отказывался следовать общепринятым нормам (как в евангельской истории о сборе колосьев в день субботний).

Это естественная и даже необходимая формула. Как иначе он мог бы доказать свою святость и получить бесплатный паёк?

Другие варианты — пророчества и тауматургия; а лучшие из святых всегда использовали все эти методы. Как говаривал Соломон, «нитка, втрое скрученная, нескоро порвётся».

Конечно, вскоре священник научился предаваться удовольствиям тайно, под покровом святости; если его всё же застукивали за прелюбодеянием, достаточно было объяснить, что это не он, но бес, принявший его облик, дабы опорочить его. Тот, кто вызывал такую злобу Сил Зла, был, несомненно, святым!

Так и возникло безбрачие; позднее, сделавшись более упорядоченным, оно стало означать сексуальную свободу без сексуальной ответственности, как это можно увидеть и по сей день.

Противоречивость полового инстинкта

Однако вопрос гораздо сложнее. Половое поведение — чрезвычайно тонкий и сложный

инстинкт; и большая часть человечества не знает, да и не сильно заботится о свободе совести, о которой думал Иисус, но почти до одержимости озабочена сексом, о котором Иисус не говорил ни слова. Наша сексуальная природа разрывает нас меж непомерным влечением и неодолимым омерзением и отвращением. В нас сосуществуют две деспотические физические страсти: похоть и целомудрие. Мы теряем голову в поисках секса; мы становимся такими же безумцами, подавляя эти стремления. Если мы не удовлетворим своих желаний, род человеческий прервётся; если не сможем сдержать их — погибнем сами. Поэтому нам пришлось придумать институт брака, который одновременно способствует удовлетворению наших сексуальных потребностей и возводит для него бесчисленные препятствия; который освящает секс и клеймит его как порок; который отождествляет его с добродетелью и грехом одновременно.