Евангелие от святого Бернарда Шоу

«Научного Инвентаря» как «знание этих особенностей человеческого воображения», явленное нам теперь мистером Шоу, и что в результате он обнаружил в евангелиях «столько ахинеи, что не в силах им больше следовать». Его позиция чрезвычайно болезненна, и теперь он остро ощущает это. Хуже всего (и это звучит ужасно), что речь может идти здесь о Герберте Уэллсе. А разуму, уставшему от осмысления, кажется, что есть ещё множество противоречивых и фантастичных элементов в историях, нуждающихся в новых и новых ключах, дабы вести нас в сердце своего лабиринта.

В конце данного очерка, показав, что все отрывки из евангелий отобраны мистером Шоу столь же тщательно, как любым другим еретиком, мы попытаемся предоставить читателю подлинную теорию повествования, его источников и причин возникновения его формы. Все они взаимосвязаны, и с этими связями стоит разобраться. Но пока давайте проследуем за нашим забавным философом в его исследование элементов Завета.

МАТФЕЙ: Благовещение; избиение; путешествие

Начнём с Евангелия от Матфея, не забывая при этом, что оно и не позиционируется как свидетельские показания. Это — хроника, основанная, как и другие хроники, на таких показаниях и на записях, которые хронисты могли получить в архивах. Тот из евангелистов, у кого имелись бы основания претендовать на свой свидетельский статус, конечно же, не преминул бы заявить об этом; и тот факт, что Матфей не выказывает подобных притязаний и пишет как простой хронист, даёт нам понять, что он излагает историю Иисуса точно так же, как Холиншед излагает историю Макбет; кроме того, по причинам, которые будут обсуждаться позднее, он должен был собрать свой материал и завершить свою книгу при жизни человека, жившего одновременно с Иисусом. Нельзя забывать и о том, что евангелие записано на греческом языке, тогда как родные предания и подлинные изречения Иисуса были, по всей видимости, на арамейском, одном из палестинских диалектов. Эти различия весьма важны, как вы легко поймёте, если прочтёте Холиншеда или Фруассара, а затем уже возьмётесь за Бенвенуто Челлин. Вы не обвиняете Холиншеда или Фруссара в том, что они утверждают и повторяют то, что прочли или услышали, хотя и не всегда можете поверить описанному ими. Но когда Челлини уверяет, что видел всё собственными глазами или участвовал в событиях, а вы находите, что описанное слишком невероятно, чтобы принимать его на веру, вам это надоедает, и вы начинаете подвергать сомнению каждую строку в его автобиографии. Поэтому не забывайте, что Матфей — Холиншед, а не Бенвенуто. Первые же страницы его повествования определяют ваше отношение к тексту.