Евангелие от Тимофея

Как я позже узнал, Большой Сбор раньше назывался Планеркой. Но слово это, на местном языке почти непроизносимое, впоследствии было заменено простым и удобным термином. На Большой Сбор обязаны являться все лица, имеющие какое-то отношение к Ставке, начиная от десятников, охранявших ворота, и кончая самыми влиятельными Друзьями. Здесь решаются любые вопросы как государственного, так и частного порядка, назначаются и смещаются чиновники, творятся суд и расправа, оглашаются новые и подтверждаются старые указы, объявляются войны и заключаются перемирия, делится добыча и устраиваются парады. Тот, кто желает хоть чего-то добиться в этой жизни, обязан регулярно посещать Большой Сбор. Пропустил его дважды — и можешь поставить на своей судьбе крест. Допущенные на Большой Сбор допущены к власти, вернее, к возможности домогаться этой власти.

Поливаемые прямо-таки шквальным дождем — наверное, последним в этом году, — мы спешили на звуки дудок и маракас, возвещавших о начале церемонии. Помня мрачное напутствие Гердана, я все время озирался по сторонам, но так и не смог определить, кто именно из великого множества людей, идущих в сторону площади, приставлен следить за нами.

Как это нередко случается на Вершени, ливень, только что хлеставший город тысячами стеклянных бичей, мгновенно иссяк, и в тусклом небе вспыхнула асимметричная, незамкнутая в верхней части радуга — словно два громадных, багрово мерцающих рога возникли из бездны. Тревожный отсвет лег на лужи, на мокрые крыши домишек, на кособокие стены Ставки.

Озноб пробрал меня, как будто откуда-то вдруг дохнуло ледяным холодом. Казалось, я уже все это видел однажды: и эту огромную, заполненную недобро молчащим народом площадь, и этот мрачный, ирреальный свет, и это несуразное сооружение, как будто рожденное фантазией безумца — не то эшафот, не то трибуна.

— Это Престол, — объяснил Яган. Зажатые толпой, мы уже не могли продвигаться вперед. — Когда-то на нем стоял Тимофей.

— Что — на этом самом? — удивился я.

— Нет, на другом, конечно, но похожем. Не станешь же каждый раз таскать этакую кучу бревен с ветвяка на ветвяк. Чтобы он олицетворял волю и слово Тимофея, достаточно реликвий, оставленных им на Вершени.

— А что это за люди, стоящие слева от Престола? Гвардия?

— Нет, Гвардия выйдет вместе с Друзьями. Это Указы… Что тут странного?

— Так это люди или указы?

— Это люди, которые наизусть знают указы. Каждый помнит только один-единственный указ и при необходимости объявляет его. А как же иначе блюсти закон?

— Ты ведь говорил, что закон — это Письмена.

— Верно. Но Письмена будут существовать вечно. В них ничего нельзя изменить. А указы объявляются и изменяются каждый день.

— Если указ — это одновременно и человек, что с таким человеком случается, когда указ отменяют?

— Отменяют указ, значит, и человека отменяют.

— Убивают? — уточнил я.

— Нет, зачем же. Просто перестают кормить. А сам себе он еду добыть не может. У всех Указов пальцы на руках раздроблены. Ничего тяжелее плошки с кашей они поднять не могут.

— А если Указ вдруг умрет?

— У каждого из них не менее трех учеников, которые никогда не бывают в одних и тех же местах одновременно. Все предусмотрено.

В это время дудки на мгновение замолкли, затем коротко, истошно завыли. Послышался характерный свист боевых бичей, и толпа на площади раздалась. По крутой высокой лестнице на Престол стали цепочкой подниматься люди, чьи портки, куда более длинные, чем у обыкновенных смертных, были сплошь обвешаны жестяными, деревянными и стеклянными наградами. По мере того как, взойдя на самый верх Престола, они выстраивались у его дальнего края, Яган комментировал:

— Добрый Друг, Близкий Друг, Ближайший Друг, Душевный Друг, Закадычный Друг…

— Все, что ли?

— Да нет. Есть еще с полсотни просто Друзей. Но они обычно не поднимаются на Престол. Их место ниже, у его подножия.

Вновь взвыла одинокая дудка — звук был настолько высок, что у меня заломило в висках. Еще трое людей поднялись на Престол и установили что-то похожее на пюпитр и положили на него довольно объемистый сверток.

— Письмена вынесли! — Яган заметно волновался. Все происходящее явно бередило его душу. Это был уже не колодник, гнивший вместе со мной в проклятом рву, и не узник подземной тюрьмы, втихомолку пожиравший мокриц. Сейчас это был совсем другой человек, и место его было на самой вершине Престола, никак не иначе.

А ведь он добьется своего, вдруг подумал я, глядя на искаженное вожделением и ненавистью лицо Ягана. Непременно добьется, а значит, и мне стоять на этой шаткой, наспех и неумело сляпанной пирамиде.

Толпа, до этого молчавшая, взорвалась торжествующим воплем, заглушившим даже варварскую какофонию дудок. Четверо из Друзей спустились вниз и с видимым напряжением поволокли на Престол внушительных размеров короб, обтянутый коричневой кожей.

— Реликвии! — вскрикнул Яган. — Реликвии Тимофея! Такое не каждый день увидишь!