Евангелие от Зверя

Антону же стало противно. Мастера Голливуда умело создавали образ врага, манипулировали сознанием и чувствами зрителей, внушая им нетерпимость и ненависть ко всем инакомыслящим, к тем, кто отличался от «нормальных» людей, к любым проявлениям свободы воли, даже к существам, которые просто не понимали людей в силу умственной ограниченности. Антон не был сентиментальным или чересчур чувствительным, жизнь постаралась выбить из него пары романтики и доброго отношения к ближним, однако вполне допускал возможность компромисса. По его мнению, с любым человеком или существом всегда можно договориться, исключение составляли только «отморозки», бандитствующие отбросы типа братвы из поезда или профессиональные киллеры, сознательно зарабатывающие на жизнь убийством людей. В американских же боевиках герои никогда не делали попыток договориться, следуя прямолинейной логике своих создателей, поделивших мир на белое и черное.

Третий цикл телефонных переговоров Антон завершил вечером, в начале десятого, когда над Москвой начали сгущаться тучи, предвещавшие дождь. Поговорить удалось только с врачом школы Теймуразом Какулия, с которым Антону приходилось контактировать в силу специфики подготовки: случалось, не только курсанты-первогодки, но и опытные мастера, профессионалы боя, ломали руки-ноги-пальцы-челюсти, ставили синяки, наносили друг другу травмы и нуждались в лечении. Теймураз знал историю Громова и тоже выслушал его с невеликой охотой, хотя отнесся к его проблеме с сочувствием. Однако приглашать к себе в гости не стал, да и дельного ничего не посоветовал. К его предложению создать свою школу единоборств всерьез относиться не стоило. У Антона не было ни денег, ни возможностей, ни связей в спортивном и деловом мире Москвы.

Посидев на лавочке у памятника Пушкину, Антон скрепя сердце позвонил Серафиму Тымко и имел с ним минутную беседу, после чего решил больше никогда с ним не связываться. Тымко и раньше-то относился к нему не слишком дружески, считая его увлечение русбоем детским стремлением самоутвердиться, а после того, как Антон отмотал срок в зоне, и вовсе перестал питать к нему добрые чувства, судя по тону разговора. Может быть, он до сих пор не мог простить Громову то, что Илья Пашин, по его мнению, относился к Антону теплее, чем к нему, хотя Серафим проводил с Ильей времени больше и считал его «своим».

Начавшийся дождь разогнал толпу встречающихся и отдыхающих у памятника, лишь изредка у бронзовой фигуры великого поэта останавливались молодые люди, нетерпеливо высматривающие кого-то, дожидались подруг, целовались под зонтиками и убегали. Антон продолжал терпеливо сидеть на скамейке в одиночестве, накинув на себя плащ с капюшоном, и решать невеселую проблему, как жить дальше. Звонить больше никому не хотелось, мокнуть под дождем всю ночь тоже не казалось лучшим выходом из положения, надо было искать гостиницу и устраиваться, но он все сидел и сидел, глядя на дождевые фонтанчики на плитах тротуара, и медитировал.

Дождь приутих в начале двенадцатого. Антон очнулся, собираясь наконец двинуться на поиски сухого угла, и внезапно заметил возившиеся у памятника темные фигуры. Сначала не понял, что они делают, потом с удивлением разглядел, что трое парней в куртках рисуют на памятнике аэрозольными баллончиками свастику и какие-то надписи.

— Эй! — окликнул Антон неизвестных «художников». — Вы что это делаете?

Две куртки моментально прыснули в разные стороны, но тут же остановились, видя, что окликнувший их человек один. Третий продолжал быстро дорисовывать начатое. Антон двинулся к нему и наткнулся на еще двух парней в таких же одинаковых черных куртках и кепках с длинными козырьками, на которых вместо кокард красовались значки со свастикой.

— Иди отсюда, дядя! — с угрозой прошипел один из них; в свете фонаря блеснуло лезвие ножа. — Не мешай высказывать свое мнение свободным людям.

Антон ударил.

Нож, кувыркаясь, вылетел из руки «свободного человека» и зазвенел по асфальту. Парень ойкнул, отшатываясь, кепка слетела с него, обнажая бритую голову. Его напарник бросился на Антона с короткой дубинкой, оказавшейся электрошокером, пришлось «качать маятник» и ловить парня на замахе, в результате чего тот получил разряд собственного оружия пониже спины и с воплем бросился бежать. Раздался свист, крик:

— Смываемся!

Бритоголовые метнулись прочь от памятника, но Антон все же успел достать «художника», вывихнул ему руку с ножом и с удовольствием опорожнил баллончик с ядовито-зеленой краской на лицо и одежду парня. Превращенный в клоуна «художник» поскакал по аллее, как лось, мыча и отплевываясь, пугая редких прохожих. Издалека донеслось:

— Мы тебя из-под земли!..

Антон бросил баллончик, приблизился к памятнику, возле которого уже стояли несколько человек, и прочитал: «Долой метисов и ж…» Остальное «художник» дорисовать не успел.

— Вот сволочи, хулиганье! — сказал какой-то мужчина с зонтом в руке. — Никакой управы на них нет. Это бандиты из «Батальона национального воспитания», они уже не один памятник осквернили таким образом.