Евангелие страданий

Однако редко, очень редко случается в наши дни слышать или читать религиозную проповедь, которая была бы вполне корректна. Лучших из них, как правило, портит то, что можно назвать неосознанным или искренним смешением понятий: они изо всех сил защищают и отстаивают христианство – в ошибочных категориях. Позвольте мне взять первый попавшийся пример. И лучше пускай это будет немец, чтобы я мог быть уверен в том, что никому, даже самому тупому и самому брюзгливому, не придет в голову, будто я пишу все это – касающееся, как я думаю, бесконечно важных вещей – с тем, чтобы намекнуть на то или иное духовное лицо. Епископ Зайлер[384] в гомилии на пятое воскресенье Поста говорит о тексте Ин. VIII, 47. Он выбирает следующие два стиха: «Кто от Бога, тот слушает слова Божии» и «Кто соблюдает слово Мое, тот не увидит смерти вовек»; и далее говорит: «В этих словах Господа находят разрешение три великие загадки, над которыми человек с давних пор ломает голову». Вот что, оказывается, мы здесь имеем. Слово: загадка, а еще более – три великие загадки, к тому же такие, – как мы читаем далее, – над которыми человек ломает голову: все это сразу уводит мысль в сторону чего-то интеллектуально-глубокомысленного, в сторону обоснования, размышления, спекуляции. Но каким образом простое Аподиктическое высказывание способно быть глубокомысленным? аподиктическое высказывание, которое есть то, что оно есть, лишь благодаря Ему и тому, что это сказал Он; высказывание, которое говорится вовсе не для того, чтобы его исследовали или пытались постичь, но для того, чтобы в это просто верили. Как может человеку прийти на ум, будто обдуманное и обоснованное, глубокомысленное решение некоей загадки может быть выражено в форме прямого высказывания, в форме утверждения? Ведь на вопрос: «Существует ли вечная жизнь?» здесь дается ответ: «Вечная жизнь существует». Разве взбредет хоть кому-то в мире назвать этот ответ глубокомысленным? Если этот ответ сам по себе глубокомыслен, тогда его глубокомысленность осталась бы неизменной, даже если бы эти слова принадлежали не Христу, или если бы Христос не был Тем, Кем Он Сам Себя называет. Возьмем г-на кандидата богословия Петерсена, ведь он тоже говорит: «Вечная жизнь существует». Придет ли кому-нибудь в мире на ум заподозрить его в глубокомыслии на основании этого прямого высказывания? Решающим здесь, таким образом, является не собственно содержание высказывания, но то, что это сказал Христос; и выходит лишь путаница, когда, желая вроде бы привлечь людей к вере, говорят все о глубокомысленном и глубокомысленном. Христианский священник может, если он желает говорить корректно, сказать совсем просто: «Перед нами слово Христа о том, что вечная жизнь существует; и этого достаточно. Здесь дело идет не о головоломке, не о спекуляции, но о том, что это сказал Христос – сказал не в качестве чего-то глубокомысленного, но сказал со властью, с авторитетом». Предположим, далее, что некий человек верит в то, что вечная жизнь существует, потому что так сказал Христос, – тогда он идет по жизни с этой верой безотносительно ко всему этому глубокомысленному, требующему размышления и обоснования, ко всему, над чем «человек ломает голову». Если же, допустим, другой человек, напротив, со всем глубокомыслием ломает голову над вопросом о бессмертии: разве он не будет прав, если станет отрицать, что данное прямое высказывание является глубокомысленным решением этого вопроса? То, что говорит о бессмертии Платон, действительно глубокомысленно и выигрывает глубиной обоснования; однако бедняга Платон отнюдь не наделен авторитетом.