Евангелие зимы

В дверь позвонили. Мать пригладила платье на талии и часто заморгала. Пора. Один из приглашенных официантов поправил галстук-бабочку и открыл входную дверь. Я спохватился, что стою с руками в карманах – надо бы их вынуть, – но это оказалась всего лишь Синди, одна из близких маминых подруг. Мать выплыла в фойе, как на сцену – словно и не было этих двадцати лет. Они сразу направились к бару, и Синди, едва получив бокал, высоко подняла руку.

– За новую великолепную вечеринку Гвен! – произнесла она. – И пусть Джек со своей бельгийской шлюхой катятся к чертям!

Они выросли в одном городе, но познакомились, только воцарившись в коннектикутском высшем обществе. Синди была еще миниатюрнее матери, зато с широченной, от уха до уха, улыбкой. Я иногда встречал ее семью в церкви Драгоценнейшей Крови Христовой, а ее сын Джеймс учился в нашей частной школе, гордо именовавшейся Коннектикутской академией, на два класса младше меня. Единственный способ вести счет маминым подругам – приписать их к разным социальным кружкам. Когда кружков накапливалось достаточно, я начинал помнить лица и какие-то факты биографии, вроде статистики на обороте карточек бейсболистов. Вместо очков или пропущенных ранов здесь значились категории «личное имущество», «благотворительная деятельность» и «число посещений вечеринок Донован», что в случае Синди равнялось ста процентам.

На крыльце снова позвонили. Я открыл, поздоровался – и понеслось: я едва успевал приветствовать хлынувших в двери гостей. Я часто моргал, ощущая, как глаза лезут из орбит, словно яйца в глазунье. Вошедшие сверкали неоновыми улыбками и все прибывали.

– Здравствуйте, – говорил я очередному гостю. – Здравствуйте.

Растянув в улыбке губы до отказа, я подсказывал, куда пройти, постепенно отключаясь и уходя в тоскливую пустоту, где на меня наваливались мысли о «Франкенштейне» в мягкой обложке, оставшемся на кресле в кабинете. Я представлял, как это существо пробуждается и смотрит со стола злобным взглядом.

Гости все прибывали. Пробираясь в толпе, я то и дело кого-нибудь задевал. Люди поспешно, чтобы не пролить, глотали свои коктейли и наклонялись ко мне, разговаривая самым мажорным тоном.

– Оценки прекрасные! – кричал я, перекрывая шум: – Йель, только Йель!

Вживаясь в роль, я почти освоил странный акцент, который порой прорезается у американцев: как бы британский, но с несомненной примесью верхне-истсайдского. Я переходил из комнаты в комнату, соображая, как бы незаметно смыться – по дому волнами перекатывался натужный, агрессивный смех.

Я хотел незаметно пробраться мимо группы гостей у пианино, подняться в кабинет и хоть немного посидеть спокойно, но меня перехватил бывший коллега Донована-старшего, Майк Ковольски. Переваливаясь, он поспешил через фойе, балансируя брюхом. Его сын Марк шел сзади. Если бы не фамильный, кувалдой, папашин подбородок, трудно было бы поверить, что Марк – его родной сын. В академии он держался с невозмутимой, уверенной отстраненностью, которую я привык принимать за пресыщенность. Мы встретились у парадной лестницы. Майк больно хлопнул меня по плечу.

– Смотрите, как он обрабатывает вечеринку – вылитый адвокат! Да-а, Эйден, давненько не виделись. Ты уже с меня ростом, и когда это твой старикан разрешил тебе ходить с такими патлами? Не к лицу мужчине прятать глаза. – Он помахал между нами пальцем. – Представишь Марка кое-кому? Или самому не терпится захапать все престижные стажировки, обогнав приятеля, а?

– Как твое ничего, Донован? – спросил Марк.

В академии мы оба учились в десятом, но в последний раз Марк со мной здоровался на обязательном зачете по плаванию в сентябре. Назвать нас приятелями можно было разве что в шутку. Как капитану команды пловцов, ему пришлось приветствовать нас одного за другим, когда мы прыгали в воду и доказывали, что можем проплыть до бортика и обратно, не утонув. Я же считал его человеком из бронзы: натуральный цвет кожи у Марка круглый год был янтарно-смуглый, а плотная шапка кудрявых волос никогда не казалась ни отросшей, ни стриженой. Мы вместе ходили в воскресную школу, но уже в средних классах общались, только когда наши отцы заставляли наши семьи встречаться за обедом, то есть давным-давно, еще до того, как мой родитель ушел из компании и открыл свою фирму.

– Марк тут кое с кем пообщается, – продолжал Майк. – Без этого никак нельзя. Здесь не просто вечеринка, а ярмарка вакансий, – бросил он сыну.

– Пап, я знаю.

– Все зависит от того, как смотреть на вещи, мальчики. Надо во всем видеть лишнюю возможность. – Майк ткнул меня в грудь.

Марк посмотрел на меня, на отца и снова на меня.

– Может, Эйден покажет мне дом? – Майк взял Марка повыше локтя. – Carpe diem, – отозвался Марк, – я понял. Но можно мне просто пообщаться с Эйденом? Было бы круто.

– Я покажу ему обстановку, – предложил я как можно хладнокровнее.

Марк попытался вырваться из папашиной хватки, но Майк не отпускал.