Евангельская история. Книга первая. События Евангельской истории начальные, преимущественно в Иерусалиме и Иудее

а) Божества востока, перешедшие в Грецию, сделались из символических представлений сил и явлений природы поэтическими созданиями, которым творческое воображение придало, так сказать, плоть и кровь, а резец художника – изящный внешний образ. Появились мифы о происхождении богов и действиях их, целые космогонии и феогонии, объяснявшие и развивавшие понятия о богах, которыми грек населил гору Олимп. Но олимпийские боги, окруженные туманом мифов, то неприступные в своем покое, то действующие между людьми по-человечески, были весьма подобны людям по виду, желаниям, склонностям, занятиям, даже по месту происхождения, потому что общим отечеством богов и людей была земля. Они, по сказаниям мифов, отличались от смертных только бессмертием тела, властью над природою, сильнейшими страстями. Это были, по изображению Гомера, те же греки с греческими совершенствами и пороками, а поэтому никак не могли служить примером семейных и домашних добродетелей и вообще чистой и безупречной нравственности. Многие мифы и обряды еллинского язычества были до такой степени безнравственны, что сами греческие мудрецы признавали вред, причиняемый ими общественной нравственности, и измышляли средства устранить соблазн. Платон совершенно изгонял из своего государства составителей мифов – поэтов, а Аристотель советовал не допускать к соблазнительным обрядам, по крайней мере, юношество.

Если впоследствии были сделаны греками попытки придать мифам более благопристойный вид посредством аллегорического изъяснения, то, как замечает святитель Григорий Богослов, умозрительная часть их любомудрия «так далека от предполагаемых ими целей, что скорее все прочее можно связать между собою, скорее можно соединить разделенное самым большим пространством, чем сочетать и привести в согласие их вымыслы, или подумать, чтобы смысл басен и оболочка их были делом одного и того же учителя. Что же сказать, продолжает святой Отец, о нравственной части их любомудрия? Откуда и с чего начать им, и какие употребить побуждения, чтобы научить слушателей добродетели и посредством своихувещаний сделать их лучшими». Удовлетворяя эстетическому вкусу грека смелою игрою воображения и изящным стихотворным изложением, мифы не давали ему никаких нравственных правил для жизни, – они были слишком далеки по своему смыслу от того учения, победившего всю еллинскую мудрость (1 Кор. 1, 22–28), «по которому, по словам того же святого Отца, каждый должен измерять любовь к другим любовию к себе и желать ближним того же, чего самому себе, – по которому поставляется в вину не только делать зло, но и замышлять, и наказывается пожелание, как и самое дело, – по которому должно столько заботиться о целомудрии, чтобы воздерживать и око, и не только руки не допускать до убийства, но и самый грех уцеломудривать, – по которому нарушить клятву или ложно клясться так страшно и нестерпимо, что и самая клятва воспрещена!.. Где им, – восклицает святой Отец, – достигнуть в меру нашей добродетели и нашего учения, когда у нас и то считается злом, если не преуспеваем в добре, не делаемся беспрестанно из ветхих новыми».

Правда, история сохранила и передала потомству память о многих доблестях древних греков, но пока отечество их было независимо и пользовалось политической самостоятельностью, источниками этих гражданских и военных доблестей были любовь к отечеству, сознание гражданского долга, чувство народной чести. С покорением Греции римлянами эти источники патриотизма мало-помалу иссякли – и тогда-то греки почувствовали всю пустоту своей веры и впали в глубокое нравственное расслабление, из которого боги Олимпа уже не могли восстановить их.