Евангельские мифы

Они явились для буржуазии настоящим кладом. Ведь современная читательская масса так пестра, так расслоена, что на нее надо действовать и мытьем, и катаньем. Для дураков и юродивых может пригодиться какая-нибудь жизнь Иисуса из уст архидиакона и Вестминстерского каноника ординарного капеллана королевы английской, Фаррара, или какие-нибудь «два града» бывшего марксиста и нынешнего попа-погромщика С. Булгакова, а для читателя, еще не окончательно потерявшего здравый смысл — какая-нибудь паточная проповедь, написанная иезунистом или толстовцем, каким-нибудь Пфлейдерером, Гарнаком, В. Г. Чертковым, Сергеенко и им подобными. Даже А. Древс, тот самый Древс, книга коего, переведенная на русский язык, была сожжена царской цензурой, даже он более или менее приемлем для буржуазии, ибо он тщится на развалинах христианства воздвигнуть какой-то весьма туманный мистический пантеизм, т. е. так или иначе спасти религию, столь любезную сердцу современного буржуа. Вот почему российская буржуазная пропаганда была столь немилостива к Робертсону, вот почему ни один русский профессор никогда даже не цитировал Робертсона. Ибо Робертсон не оставлял никакой лазейки для религии, ибо в своих книгах он черным по белому писал: «Религия умрет вместе со всеми заблуждениями человечества. Человек создал своих богов так же, как и всех своих христов».

Робертсон, конечно, отнюдь не является марксистом или идеологом пролетариата. Робертсон всего только социолог-позитивист, ученый, который верит только опыту и здравому смыслу. Но он по всему своему складу, по всей своей методологии, по всей своей писательской манере, принадлежит к той эпохе, которую можно назвать медовым месяцем буржуазного радикализма.

«Могильщик капитализма пролетариат, был тогда еще не достаточно силен; самые противоречия капиталистического строя не достигли еще такой остроты, чтобы буржуазия в своей массе чувствовала близость своей могилы. Западноевропейские ученые сохраняли еще способность подходить к природе и человеческой истории с весами и мерой и открытыми глазами смотреть на мир. Научное «беспристрастие» не звучало еще тогда так иронически, как сейчас, в эпоху появления шарлатанских спиритических манифестов, подписываемых мировыми научными авторитетами. Деятелей науки воодушевляла еще вера в то, что наука, сама по себе чуждая, якобы, каким-нибудь классовым и политическим тенденциям, способна внести порядок и благоустройство в общественную жизнь человечества. Они не предвидели, что их беспристрастные научные выводы окажутся убийственными для буржуазии через несколько десятков лет, что их будущие коллеги приложат все свои усилия, чтобы исказить, исправить научно-революционные достижения Дарвина, Геккеля, Тэйлора и др., а когда нужно, то и замолчать их. Принадлежа именно к этой эпохе, Робертсон оказывается теперь более современным, чем какой-нибудь первоклассный историк Э. Мейер, который, занявшись евангельской историей, растерял все методы и приемы исторической критики, плодотворно применявшиеся им при исследовании античного мира; чем наш историк Р. Виппер, который через несколько лет после того, как он черным по белому написал, что историки, приписывающие христианству «какую-то надзвездную мощь, совершающую по земле неслыханные чудеса, грешат против науки и здравого смысла», — разразился рядом статей, где провозглашается некий и новый идеализм и констатируется чудотворная сила... идей.

Метод, которым пользуется Робертсон в Евангельских мифах, конечно не нов. Это метод сравнительной мифологии, который начал применяться в истории религий еще до Французской Революции и который дал столь плодотворные результаты у Дюпюи, Вольнея, Штрауса и др. В этом труде Еванг. мифы Робертсон совершенно оставляет в стороне всякие социологические проблемы; он не задается изучением той социальной среды, которая породила христианство и евангелия. Происхождение христианской церкви, ее социальная подоплека — совершенно не рассмотрены Робертсоном в его Евангельских мифах. Он ограничивается на этот счет лишь несколькими общими замечаниями. Все его внимание сосредоточено на психическом материале, на той ткани представлений, из которых состояло мировоззрение ранних христиан. Наиболее полное и яркое выражение эти представления получили в евангелиях, где они сконцентрированы вокруг образа некоего богочеловека, который, якобы, и был творцом и христианской церкви и христианского мировоззрения. Подойдя с мерой и весами исторической критики к евангелиям, Джон Робертсон методически анализирует шаг за шагом их содержание и обнаруживает, что как евангелия, так и герой этих евангелий, являются чистейшим мифом.