Эварист Галуа

— Сейчас секунданты вручат вам оружие. Затем ждите моего сигнала.

Из одной вершины треугольника к двум другим прошли двое, отдали дуэлянтам пистолеты и вернулись на место.

— Готовы, господа?

— Да, готовы.

— Готовы.

— Сходитесь.

Медленным, размеренным шагом, вертикально держа пистолет, Пеше д’Эрбинвиль спокойно двинулся к барьеру. Эварист, с побелевшим лицом, неподвижно стоял у колышка, как зачарованный глядя на приближающуюся черную фигуру. На черном фоне появился причудливо сплетенный узор сверкающих математических знаков.

Внезапно знаки исчезли, начисто стертые будничной мыслью:

«Забыл написать Альфреду. Это будет тяжелый удар для бедного мальчугана. Надо было написать. Как он на меня смотрел, когда приходил в Сент-Пелажи…»

Пеше д’Эрбинвиль дошел до платка, опустил пистолет, небрежно прицелился, выстрелил. Галуа качнулся назад, удержался, с минуту постоял выпрямившись, чуть наклонился вперед и закачался из стороны в сторону, как деревянный болванчик. Все напряженно ждали. Удастся ли ему сохранить равновесие? Внезапно со всего размаха он рухнул лицом на землю.

Антуан вынул часы.

— Господа! Отсчитываю две минуты, в течение которых раненый имеет право сделать ответный выстрел. Прошу не двигаться с мест.

Никто не шелохнулся, глядя на коричневую фигуру, лежавшую на земле. Встанет ли? Ответит ли на выстрел? Но фигура оставалась неподвижной.

— Две минуты истекли, господа. Дуэль окончена.

Все подошли к Галуа. Антуан встал на колени,

стараясь слегка повернуть тело.

— Тяжело ранен в живот, — сказал он Пеше д’Эрбинвилю. — Советую вам и вашим секундантам немедленно удалиться. Мы останемся здесь и выполним наш долг.

Поклонившись, Пеше д’Эрбинвиль и его секунданты пошли к дороге. Вскоре послышался удаляющийся стук копыт. Друг Антуана с грубым смехом ударил безжизненное тело Эвариста ногой.

— Мне не нравятся ваши вульгарные жесты, — резко сказал Антуан. — Оставьте его в покое.

— Забрать пистолет? — униженно спросил друг.

— Болван! Все оставить, как есть. Идем. За доктором, конечно; не наша вина, если на поиски у нас уйдет очень много времени.

Он посмотрел на Эвариста.

— Долго не протянет. А парень был неплохой. Разница между мною и вами, — философски заметил Антуан, — что вам подобная работа по душе, в то время как я только терплю ее. Это самое большее, что я могу о ней сказать. Да, подготовительная часть доставляет мне удовольствие, это верно. Там требуется ум, искусство, тонкость, находчивость. А здесь? Настоящая бойня. Терпеть не могу крови.

«Эварист Галуа, неистовый республиканец, убит на дуэли с другом-республиканцем». Мосье Жиске непременно напишет в своих мемуарах что-нибудь в этом духе. Вам, конечно, нет дела до мосье Жиске. Вам важно только получить свои сто франков. Получите, не беспокойтесь. Но артистом вам не бывать. У вас душа лавочника. Вам неведомо удовлетворение от хорошо сделанной работы».

Они пошли к дороге.

Эварист пришел в себя. Свирепая, почти невыносимая боль нахлынула вместе с сознанием, где он и что его сюда привело.

Он приподнял голову с влажной земли.

— Антуан! Антуан!

В ответ — только веселое птичье щебетание да шорох листьев. Испугавшись, что этот шум заглушит его, он позвал громче:

— Антуан!

Никто не отозвался. С новой волной боли пришла внезапная догадка: он предан. Все произошло совсем иначе, чем он представлял себе. Догадка была туманной, как первое знакомство с запутанной математической задачей, решение которой трудно предвидеть. Он не мог и представить себе решения: поле зрения застилала темная, непроницаемая, тяжелая завеса боли.

Он заплакал — горько, отчаянно. Он плакал, потому что не мог стерпеть боли и одиночества, потому что ему было стыдно за людей, способных поступить, как Антуан и его друг. Он плакал от жалости к себе, оттого, что в последние мгновения жизни мир показал ему свою прогнившую сердцевину.

От слез боль усилилась; он зарыдал еще горше. Сознание затуманилось. Сквозь рыдания и стоны он услышал неторопливый, тяжелый топот копыт. Земля, на которой он лежал, несла этот звук все отчетливей и громче, не давая угаснуть меркнущей искре сознания. Он ждал. Звук сделался четким, приблизился, стал чуть стихать. Он поднял пистолет, все еще заряженный с тех пор, как был вложен в руку, и выстрелил в воздух. Топот копыт замолк. Стараясь кричать как можно громче, Эварист позвал: «На помощь!»

Услышав приближающиеся шаги, он опять закричал: «На помощь!»

С последним проблеском, сознания он увидел, как над ним склонилось корявое лицо крестьянина. Он улыбнулся, цепляясь за ускользающую во тьму мысль: «Мир не показал мне в последние мгновения жизни свою черную изнанку».

В полдень Эварист очнулся в госпитале Кошен. Кровать стояла в углу длинной, узкой палаты. Еще две подвижные стены были составлены ширмой, отделявшей его кровать от других больных, а их было много.

У изголовья стояла сестра.

— Это госпиталь Кошен. Вы в хороших руках. Я сейчас пойду за врачом.

Он улыбнулся ей. Громкий стук крови в ушах и темные пятна перед глазами мешали ему говорить.

Подошел мужчина в очках с лысым яйцевидным черепом.