Эверест

Но как, чёрт возьми, доказать то, что я сейчас серьёзен на все сто грёбанных процентов? Разве что выпустить наружу рвавшего душу на части, томно поскуливающего ещё с полчаса назад, изнывающего в глухой тесноте зверя.

Но нет, нельзя, это страшно и для меня, а уж Хальцман, увидев, тут же выудит какой-нибудь никчемный диагноз, с которым один путь – в стерильную палату Первой Вышеградской, из окон которой так приятно и уютно наблюдать за проплывающими в водах Влтавы первыми осенними листочками… Туда возвращаться очень не хотелось.

Можно, пожалуй, рассказать о том, что подзуживает зверя, не даёт ему спать спокойно, рвёт сердце в кровавые ошмётки. Можно, но как сделать это так, чтобы стало понятно?

Начать, разве что, издалека:

– «Тарелочники», – именно так мы обозначили коренных аборигенов планеты КиСиЭй из Солнечной системы Зора галактики Добродушной Черепахи, – отличаются от нас и внутренне, они более сильные духом, смелые, решительные. Они, знаете, чистые что ли душевно… Эта чистота всё равно не спасала от междоусобиц, битв и походов друг против друга, не уберегала от кровопролитных войн, в том числе и с применением ядерного оружия. Они ведь вообще в какой-то момент зависли над бездной окончательного исчезновения… Пуууух, и нет тебя, твоего мира и всей этой многотысячелетней истории становления разумного вида.

Я помолчал, поглядывая в сияющий за шторами радостным солнечным светом краешек окна.

– Была у нас идея спасти эту цивилизацию, мы ведь наблюдали за всеми процессами через систему мелкофлуктуационного нано-мониторинга. Это сложно объяснить словами… Мы просто собирали неисчислимые массивы информации в «движке» специально созданной тёмной материи внутреннего вселенского интернета. У нас гигантский НИИ с армадой андроидов трудится над анализом всего происходящего только на планете КиСиЭй… Представляете?

Я привстал с кресла, легчайшим движением прихватил с профессорского стола стеклянную пирамидку пресс-папье и громко чпокнул губами, – ох уж эта дурацкая привычка, всегда выдававшая волнение…

Хальцмана мой порыв, видимо, испугал. В его глазах мелькнула уже вполне явная мысль – не вернулась ли, не выросла ли за эти годы заново та самая болезнь? И пальцы будто бы даже дёрнулись к папочке…

Но нет, нет, это не болезнь, это просто зверь. Сейчас он снова забурчал, ох, что-то будет.

– Понимаете, я, лично я, настоял на том, чтобы не вмешиваться в дела «тарелочников» никоим образом. Я уже упомянул, что душевно они чище и светлее нас, людей. Но эта чистота – она настолько абсолютная, беспримесная, кристаллически выдержанная, что доходит до особой, изощрённой порочности. Эта порочность, к примеру, проявляется в том, что ни одно общество этого странного мира никогда не создало что-то близко похожее на религию.

Перекидывая стеклянную пирамидку из руки в руку, я прошёлся по кабинету, – так мне казалось проще рассказывать о том, что мучило моего вновь заклохотавшего зверя.

– Это какой-то просто неслыханный монолит гордыни… Не верить. Не верить! Верите вы в такое? Даже мысли не возникало, ни единого за всю историю у чёртовых «тарелочников» намёка на бога или нечто такое высшее, вездесущее, что создало не просто их мелкий, ничтожный мирок, но и всю вселенную.

Я перекинулся к столу Хальцмана, неловко грохнув пирамидкой о поверхность стола. Зверь уже забился в мутной истерике: визгливо лаял, метался, кувыркался, кусался, прожигая меня изнутри кислотной яростью, – он снова был в бешенстве.

– Тогда как бог – вот он, я, я бог, я всё им создал, и я же могу в один момент стереть всё до нуля. Бог существует, и этот бог я! Я чёртов бог, как им, как этим тварям донести, что я есть? А, Хальцман? Что нужно сделать? Растянуть крестное знамение по их дурацкому, ничтожному небу? Отправить к ним Иисуса, чтобы тот всё рассказал и показал на примере искупления грехов, понятия которых у них тоже нет? Что? Что им нужно?

Да, это была истерика, вырвавшийся из жерла вулкана огненный протуберанец, зависший, впрочем, в кабинете Хальцмана жалким, одиноким выплеском, так и не освободившем зверя от его тоски.

Я обмяк в кресле безнадёжным киселем, и даже поднять ногу, увенчанную лакированным ботинком от Giampiero Nicola, сил уже не было – зверь высказался за меня.

Профессор, этот замерший в легчайшей оторопи каменюка мозгоправных наук, шевельнулся. Приоткрыл рот, перемигнулся слева направо и произнёс:

– Знаете, что вам нужно, дорогой Янек? Всего лишь примирение. Я охотно верю в этот ваш проект Z, это… это слишком грандиозная и слишком правильная фантазия для страдающего шизофреническим припадком, поэтому – верю, я верю в «тарелочников» с их абсолютно неприспособленными к религии мозгами. Вот что я скажу, просто смиритесь, поймите и примите внутренне, что они такие, и другими быть не могут. Вы – бог, они – ваши дети, и в вашей воле либо принять их, либо… уничтожить.