Эверест

В тот вечер мы больше не разговаривали. Лишь прощаясь, Мэллори пожал мне руку, и в его пожатии, сильном, точном, я почувствовал нечто выходящее за рамки простого экспедиционного партнерства. Сейчас я понимаю, что в тот момент мое воображение могло мне соврать, но последующие события утвердили нашу духовную связь, не оставляя шансов на отступление. Рука Мэллори, сухая и жилистая, до сих пор в моей руке; я чувствую его пожатие через многослойную перчатку, через сотни или даже тысячи ярдов, хотя не могу точно сказать, где сейчас Джордж – вверху или внизу. Возможно, он ищет меня; возможно, он уже достиг вершины и спускается вниз; возможно, он сорвался и, подобно мне, медленно врастает в лед, становясь частью горы. Любая из этих развязок ему бы понравилась.

На следующий день мы вчетвером – я, Мэллори, Битэм и Хазард – встретились в порту Ливерпуля, чтобы подняться на борт новенького, спущенного на воду менее года назад парохода «Калифорния». Он предназначался для морского пути Глазго – Нью-Йорк, но выход на основной маршрут предполагался только после прохождения полевых испытаний, которыми и послужило плавание Ливерпуль – Бомбей. Остальные члены экспедиции предпочли добираться до Дарджилинга, назначенного местом встречи, сушей.

Битэм казался мне неимоверно скучным человеком. Он говорил исключительно о птицах и проводил много времени за фотографированием разнообразных залетавших на судно пичужек (плавание проходило большей частью вблизи берегов). Хазард был интереснее. С ним, военным инженером, мы вступали в оживленные споры относительно того или иного элемента конструкции корабля, а самое жаркое сражение разгорелось во время прохождения Суэцкого канала. Хазард восхищался творением де Лессепса и считал, что к началу 1920-х годов канал обрел совершенный вид, который не требовал дальнейшей доработки. Я же, будучи сторонником безостановочного технического прогресса, с ходу предложил с полдесятка решений по упрощению перехода через канал. Хазард, холерик по природе, размахивал руками, отвергая мои доводы, и в качестве контрдоказательства нередко показывал на что-то за бортом, сопровождая указание словами: «Но это же гениально!» Мой критический разум отказывался принимать априорную гениальность любого инженерного сооружения, и я ему возражал. Мы бы спорили до скончания века, если бы нас не разнял Мэллори.

Наше плавание продолжалось две недели. Я никогда не был в южных широтах и плохо рассчитал количество необходимой легкой одежды. У меня были свитера, пуховики – но всего три рубашки, рассчитанные на то, чтобы менять их раз в два-три дня. Уже к вечеру рубашка превращалась в пропахшую по́том, насквозь мокрую тряпку, особенно под пиджаком. Меня поражал Мэллори, способный даже в тридцатиградусную жару спокойно ходить в своем белом костюме с туго завязанным галстуком и при этом выглядеть совершенно невозмутимо, будто вокруг него – климат возлюбленной Англии. Галстук я снял на второй же день плавания, а через неделю понял, что черный пиджак – это сущее наказание. Я знал, что с точки зрения физики темная одежда нагревается быстрее, но впервые столкнулся с этим явлением на практике.

На пятый день путешествия я застал Мэллори сидящим на палубе у самого носа корабля. Несмотря на то что вокруг прохаживались другие пассажиры, Мэллори был обнажен (на нем были лишь трусы), он сидел на каком-то элементе палубной надстройки в индийской позе со скрещенными ногами и, закрыв глаза, подставлял свою мускулистую спину солнцу. Когда моя тень упала на него, он очнулся и спросил, который час. Я ответил. «Хорошо, – отозвался Мэллори, – значит, еще минут пять». «Вы не стесняетесь других пассажиров?» – спросил я, отходя чуть в сторону. «Почему я должен стесняться? – спросил он. – Пусть даже они смотрят на меня без одобрения, я не нарушаю никаких законов и даже, как ни странно, норм приличия. Большинство этих людей бывали в Индии. Они полагают, что я родился и живу там, и потому появление на публике в набедренной повязке для меня нормально». Присмотревшись, я понял, что принятый мной за трусы кусок ткани и в самом деле представляет собой набедренную повязку. «Кстати, Сэнди, – добавил Джордж, – я бы рекомендовал вам тоже чуть-чуть подзагореть прямо сейчас». – «Зачем?» – «В горах любые части тела, подставленные солнцу, загорают мгновенно, будь то лицо или руки. Ваша белая британская кожа начнет шелушиться и чесаться, что крайне негативно скажется на ваших способностях к восхождению. Поэтому подготовьтесь. Снимите свой дурацкий пиджак – он предназначен для прессы, а не для вас».