Эверест

В начале апреля мы добрались до Чомо, а пятого числа прибыли в Пагри. Здесь мне в голову пришла отличная идея по маркировке тюков с оборудованием. С помощью веревок я обозначил верх и низ, что значительно облегчило дальнейший путь – носильщик просто не мог взять свою ношу вверх ногами и повредить содержимое тюка. Еще в Пагри мы наняли яков. Яки там были повсюду – лохматые, черные и прирученные, они могли нести на своих костлявых спинах огромную массу, совершенно при этом не уставая. Части носильщиков пришлось переквалифицироваться в уборщики, потому что яки укладывали свои лепешки с удивительной частотой и где ни попадя. Каждое утро, выходя из палатки, я обязательно вляпывался в очередную порцию экскрементов, после чего носильщик, не обративший внимания на «мину», подвергался выговору и вычету из зарплаты.

Следующим остановочным пунктом после Пагри должен был стать дзонг[9] Кампа. Мы разделились на две группы – большая, возглавляемая генералом, отправилась более коротким, но сложным путем через перевал. Меньшая, в которую входил и я, под руководством Мэллори, пошла длинной, но значительно более плоской дорогой. Почти вся поклажа на яках и спинах носильщиков была у нас. По дороге произошел небольшой конфликт с группой тибетцев, которые пришли раньше нас и встали лагерем там, где мы собирались остановиться. Мы признали за ними право первенства и преодолели пять или шесть лишних миль до следующей более или менее удобной точки, из-за чего серьезно устали.

Вообще, ни один день не обходился без какой-нибудь поломки. Особенно мне запомнилось 11 апреля, когда я потратил все утро на ремонт оборудования – в том числе раскладной кровати Мэллори, в которой полетело несколько заклепок, фотоаппарата Битэма со сломанным приводом затвора, треножника для камеры Оделла (он перестал раздвигаться) и многострадального примуса, который опять отказался работать. В процессе я порвал свои ветрозащитные штаны и весь вечер убил на их зашивание. В общем, у меня не было и свободной минуты.

Другое дело, что мне нравилась моя роль. Конечно, Битэму с его фотографированием птиц приходилось значительно проще, но мне было – и останется навсегда – двадцать два года, и мало кому удавалось попасть в такую серьезную экспедицию в столь юном возрасте. Самый младший из прочих участников похода был старше меня на двенадцать лет. К слову, мой день рождения мы отпраздновали там же, в пути, восьмого апреля, и провидение сжалилось надо мной в тот день, поскольку это был, кажется, единственный промежуток времени, когда не пришлось ничего чинить. Правда, спустя несколько дней провидение отыгралось по полной программе.

Утром четырнадцатого апреля я решил провести инструктаж на тему «Как обнаружить утечку в кислородной системе». По итогам инструктажа оказалось, что в баллонах Нортона есть самая настоящая утечка – я пытался починить систему подачи, но ничего не вышло, и таким образом мы лишились как минимум одного кислородного аппарата. Нортон предложил идти наверх попеременно – дышать, не дышать, дышать, не дышать, но Мэллори и слышать об этом не хотел. Он, самый опытный из нас, был твердо уверен, что подняться на вершину без кислорода физически невозможно. В тот же день я потерял где-то свой охотничий нож, притороченный к поясу, а заодно и сам пояс. Тогда я подумал, что забыл их на предыдущей стоянке, поскольку на один день решил сменить ремень на подтяжки.

Накопленная усталость сказывалась. Несколько раз я засыпал прямо на спине у моего пони, а погонщики яков забывали поднять свалившееся из-за неправильной обвязки добро. Тем не менее мой мозг работал очень неплохо, и внезапно меня осенило, каким образом нужно скомпоновать баллоны на раме, чтобы значительно облегчить ношу одного альпиниста. Я приступил к экспериментам, сняв кислородный баллон с заводской рамы и укрепив его на боковине рюкзака – это действительно оказалось довольно удобно. Задача, к слову, была не из легких, поскольку из-за холодного воздуха припой никак не хотел приходить в жидкое состояние, и спаять что-либо представлялось весьма трудоемким делом. Я совершенствовал кислородные аппараты на всех привалах – и к двадцатым числам апреля знал каждый баллон практически по имени, если бы, конечно, у них имелись имена. К тому моменту из восемнадцати баллонов, взятых в путешествие, исправны были лишь двенадцать, то есть как минимум одна попытка подъема на вершину отменялась. Более того, целые баллоны тоже имели ряд повреждений: например, расходомер баллона 3А развалился под моими руками из-за коррозии, – видимо, еще на корабле в его герметичную упаковку попала вода. Я почистил его и собрал как мог, но доверять его показаниям теперь было нельзя, по крайней мере, следовало делать достаточно приличное допущение. Схожие поломки ожидали меня и в других баллонах.