Эверест

«О достоинство и спокойствие гор – от самой вершины до основания, от солнечного света до тени подножий! Есть ли где-нибудь еще такое величие – лишенное всяких масок, прекрасное? Бесконечное терпение и мудрость столетий, кажется, впечатаны в эти склоны, все человеческое мужество и выносливость, все возможные трудности и преграды. Эти скалы слышали музыку нежных бесед и чудовищные склоки, видели нечеловеческую жестокость и искренние жесты сострадания. Они могут быть напряжены и беспокойны так же, как умиротворены и безмятежны, они могут грозно хмуриться, но могут и радостно улыбаться. В их каменных лицах скрываются невероятные глубины сомнения и веры, ненависти и любви. Они познали энергию творения и вечный покой, штормовое море стремлений и штиль достижения, все оттенки беспокойства и умиротворенный смех, смутную тревогу и плавное течение мысли, медленную боль и мгновенное наслаждение. Они, постоянно меняясь под воздействием снега, ветра и солнца, научились мгновенно реагировать на тысячи различных настроений, и при всей этой сложнейшей структуре они сохранили неизменную силу, непоколебимый дух, незамутненный, чистый, правдивый и – дружелюбный. Здесь закаляется гордость, здесь сталкиваются бесконечная злоба и бесконечное отчаяние – но здесь же, среди гор, можно встретить трепещущую надежду, подобную едва слышным шагам детских ног».

Джордж Мэллори

Из статьи «Никого, кроме нас»

№ 2

Я сижу перед ним на столе, обнаженный, моя поза кажется похожей на позу лягушки. Что, так и сидеть? Нет, накрой ладонями стопы. Вот так? Да. Сейчас. Фотографирую. Замри. Ты прекрасен, Джордж. Еще раз. У тебя неправильное выражение лица. А какое должно быть? Никакого. Тебя нет. Просто смотри на меня. Нет, сквозь меня. Я – пустое место. Наклони голову чуть влево. Нет, прости, вправо, для меня стороны по-другому расположены. Да, вот так. Щелк. Снято.

Встань теперь. Повернись спиной. Нет, не так. Вот туда, к ковру. Да. Встань вполоборота. Через левое плечо. Смотри на меня. Да, смотри. Да, черт побери, у меня стоит, хватит смеяться. Ты нужен мне серьезным. Хорошо, я прикроюсь камерой. Так не смешно? Еще смешнее? Еще раз. Нет, еще раз.

Дункан Фотографирующий – вымирающий вид. На смену ему приходит Дункан Рисующий. Это еще сложнее. Слава богу, он не просил позировать обнаженным. Я бы не смог просидеть перед ним несколько часов. Он рисует такими цветными пятнами – ни одного из цветов на самом деле во мне нет, но в сумме выходит картина. Я поражаюсь этому.

Но это позже. Пока что он снимает. Он говорит мне, как встать, как повернуться. Сам он не может вести себя спокойно. Он возбужден. Это его фишка – снимать других и себя в интерьере, в полутьме, обнаженными.

Разденься, если хочешь, говорю я. Так тебе будет проще. Ты уверен? Да, уверен. Тебе будет проще, я же знаю.

Он раздевается. Я смотрю на него. Худой. Не подтянутый и крепкий, как я, а именно худой. Поджарый, можно сказать. Мышцы узкие, едва заметные, хотя и не живой скелет. Он снимает меня, и его член топорщится колом. Я спокоен. Он открытый гомосексуалист, он не стесняется себя. Я же просто не делю людей на женщин и мужчин. Есть человек – и этого достаточно для.

Дункан, я хочу, чтобы ты прекратил снимать. Он тут же кладет камеру. Там уже достаточно снимков. Дункан, я хочу, чтобы ты подошел ко мне.