Эверест

«Еще до первого рассветного луча белые горы удивительным образом просыпались благодаря слабому синему проблеску, который с приходом дня переходил в насыщенный желтый, а затем в яркий серо-голубой вплоть до тех пор, пока склон горы не взрывался золотом, когда солнечные блики падали на него, а Макалу, еще более прекрасная, бросала красноватые блики, дикую смесь розовых и пурпурных теней».

Джордж Мэллори, августовские воспоминания о восходе на восточном склоне

№ 5

Джеймс, ты был единственным, кому я писал. Ты был единственным, кого я не просто чувствовал сквозь наэлектризованный воздух. Я тебя любил, Джеймс. Во всем виноват Мэйнард. Он подвел тебя ко мне и представил. И сказал: это Джеймс, младший брат Литтона. Привет, сказал я. Привет, сказал ты. И все остальные исчезли.

Джеймс, ты был единственным, к кому меня сразу потянуло в физиологическом плане. Я предложил соитие прямыми словами, потому что видел: ты не хочешь. Ты не чувствуешь напряжения. Тебе это не нужно. Поэтому я сказал: ну, пожалуйста, ну давай. Я прошу тебя. Джеймс, ты был единственным, кого я просил.

Но ты уже смотрел на Руперта, который, как всегда, декламировал возвышенную чушь. На прекрасного Руперта, который глупо погибнет от укуса комара. Мы с тобой так болтали в первый вечер после знакомства, что я был уверен: все, я нашел, дальше некуда. Но это был первый и последний раз. Краем глаза ты заметил его, и я исчез.

Джеймс, я писал тебе много раз. Я писал тебе письмо за письмом. Ты не отвечал. Иногда мне приходила грубая отписка. Я отыгрывался за это на твоем брате, который писал такие же письма мне. Я мог брать его письма, менять адресата и пересылать тебе. Точно так же я мог передавать ему твои отписки. Я превратился в посредника между вами.

Когда мы виделись с Литтоном в последний раз, он умолял меня о близости, но я отказал ему. Иди к черту, сказал я, у меня есть женщина. У меня была женщина, я не соврал. Он ушел, оскорбленный, но на то были причины. Почему ты отверг меня? У тебя не было никого, ты сошелся с Рупертом позже. Я приехал к тебе в Хэмпстед, и это был единственный раз, когда ты согласился. Ты сказал: хорошо. Я тебя ненавидел. И я тебя ненавижу. И любил. И люблю. Или нет.

Самое смешное, что мне нечего тебе сказать. Я тебе уже все сказал. Я даже не хочу тебя видеть. Все, что должно, я уже увидел. Ты мой бог, ты моя отрава, ты моя тьма. Та единственная ночь с тобой казалась мне главной в моей жизни, хотя с тех пор минуло много главных ночей. Кейнс думал, что передает тебя мне – с рук на руки, – а на самом деле он бросил тебя в океан страстей. Какое пошлое выражение.

Как дела, Джеймс? Как там Аликс? У нее все нормально? Вы еще не завели малыша? Ты познакомился с Фрейдом, как мечтал? Он еще в здравом уме или окончательно из него выжил? Сколько вопросов, и все бессмысленны. Если сердце – это цельная структура, то люди, проходящие сквозь нее, выдирают крошечные его кусочки, унося их с собой. Иные возвращают. Но ты забрал половину моего сердца, вырвал огромный кусок, и эта рана не кровоточит, но застыла свернувшейся темной коркой.

Мне больше нечего тебе сказать, Джеймс. Живи, наслаждайся, ублюдок.

Предъикт

«Мы погрузились в острый, режущий воздух; это была ночь ранних лун. Ощущая легкое покалывание камней под ногами, слыша едва заметный хруст гранул свежевыпавшего снега, мы были готовы к удивительному очарованию этого момента. Нам не нужно было ждать каких-то высших эффектов – занавес уже поднялся. Вздымаясь из освещенного тумана, гора над нами была неизбежна, подавляюще неисчислима – вовсе не мимолетное видение из неуловимого сна, но нечто настоящее, постоянное, устойчивое, как звезда Китса, «…но не сиять в величье одиноком, над бездной ночи бодрствуя всегда…», вечный ночной смотритель, она казалась абсолютным, самым высоким из возможных сиянием».

Джордж Мэллори

Из статьи «Восточные подступы»

№ 6