Everything I am

Спасибо-то за что, хочу фыркнуть я. Как будто я мог позволить ему безнаказанно потрошить мою голову. Но у меня нет сил. Поэтому я задаю только два вопроса:

— Сэр… а как меня нашли?

— Тебя нашел Хагрид, когда вернулся перед уроком из Запретного леса. Ты лежал на полу в хижине и был в глубоком обмороке. Он принес тебя сюда, а потом никак не хотел возвращаться, чтобы вести занятие. Нам пришлось силой прогнать отсюда его и твоих неразлучных друзей.

О. Они все-таки приходили. В груди теплеет, и я вздыхаю. Теперь надо спросить еще одну вещь:

— А сколько я здесь нахожусь?

— Недолго, — я слышу, как щелкает, откидываясь, крышка часов, которые он носит на цепочке в складках мантии. — Сейчас девять вечера, а Хагрид принес тебя около десяти утра.

Недолго? У Дамблдора явная склонность к преуменьшению. Но почему я ничего не помню?

— Ты довольно долго не приходил в себя, а потом обморок перешел в лечебный сон, и мы не стали его прерывать, — отвечает он на мой незаданный вопрос. — Думаю, тебе пора снова поспать. А завтра мы с мадам Помфри рассмотрим вопрос о том, стоит ли тебя выпустить.

Я слышу, что он улыбается, и пытаюсь улыбнуться в ответ. Получается плохо. К тому же я ощущаю ужасную усталость. Девять вечера? Ну и пусть, а я засну. Я начинаю соскальзывать в дрему, по-прежнему ощущая, что Дамблдор сидит рядом с моей кроватью, и не без злорадства думаю, что хоть один день отработок я пропустил без угрозы продления взыскания.

И тут я вздрагиваю и пытаюсь открыть глаза, вновь забыв про повязку. Сон слетает, как будто и не было оцепенения, и я спрашиваю, уже зная шестым чувством ответ на свой вопрос:

— Профессор Дамблдор, а Снейп… профессор Снейп вернулся сегодня в Хогвартс?

Долгая, очень долгая пауза. Я насчитываю в ней одиннадцать ударов сердца. И наконец:

— Нет.

Глава 10. Ожидание.

Я покидаю больничное крыло на следующее утро под негодующие возгласы мадам Помфри, в которых она пытается донести до меня неразумность этого поступка. Однако я уперся. Лежать в постели в теплое утро, вдыхать запах листьев, освеженных ночным дождем, и предаваться мрачным раздумьям… Увольте.

В итоге мне было категорически запрещено соваться на солнце и писать на сегодняшних лекциях, если я так упрям, что собираюсь пойти на занятия.

«Запомни, что глаза у тебя одни на всю жизнь», — предостерегает она меня, снимая повязку. Я невольно зажмуриваюсь крепче, когда моих век касается солнечный свет.

— Nox, — произносит медсестра, и в комнате темнеет.

— Открой глаза, — говорит она чуть мягче, и я осторожно расслабляю судорожно сомкнутые веки. А потом гляжу сквозь ресницы, не решаясь открыть глаза полностью. Я понимаю, что глупо бояться слепоты, ведь я уже убедился, что вижу, но я ничего не могу с собой поделать. Представить мир без зрения для меня равносильно кошмару. Не видя противника, я не смогу сражаться.

Я наконец преодолеваю себя и устремляю на нее взгляд, невольно щурясь, чтобы предметы стали четче. Помфри протягивает руку и оттягивает мои нижние веки, потом проводит рукой по мимическим линиям на лице — еще больно, но вполне терпимо.

— Ладно, Гарри Поттер, будем считать, что с тобой все в порядке, — произносит врач недовольно. Но я чувствую в ее голосе облегчение. Вероятно, она опасалась худшего. Хорошо, что я не знал об этом вчера, думаю я и оборачиваюсь в поисках очков. Она протягивает их мне.

— Спасибо, — говорю я и ухожу за ширму переодеться из пижамы в собственную одежду. Когда я выхожу оттуда, в комнате никого нет. Я машинально бросаю взгляд на кровать: она уже заправлена. Если бы не слабая боль во всех мышцах, я мог бы решить, что со мной ничего не случалось.

Если бы.

Я вздыхаю и как можно скорее тороплюсь покинуть больничное крыло.

Рон и Гермиона ждут внизу, и я удивлен, видя их — встревоженных, несмотря на улыбки и показную беззаботность. Рон напряженно смотрит на меня, и я пожимаю ему руку, решив по возможности забыть о том, что произошло вчера. Он с облегчением принимает рукопожатие и долго трясет мою ладонь.

— А почему вы не на занятиях? — интересуюсь я, когда мы направляемся к галерее, ведущей к теплицам Стебль.

— Мы попросили директора сказать нам, когда тебя выпишут, — отвечает Гермиона, — и он прислал Добби. Мы сбежали с Истории магии, вот и все.

Я шокированно молчу. Гермиона сбежала с урока? Рон — это я могу себе представить, но Гермиона? Она ловит мой взгляд и фыркает:

— Ты же сам всегда считал лекции Биннса смертной скукой!

— Но… сбежать… — это не укладывается в моей голове.

— Мы сбежали, чтобы спросить, как ты себя чувствуешь, сейчас, а не тянуть до обеда, — говорит Рон. Мне делается стыдно за то, что вчера мы едва не сцепились с ним в драке.

Я объясню ему, и он поймет. Не может не понять.

Мы доходим до теплиц и усаживаемся в тени на потемневшую от времени деревянную скамью, соблюдая наказ Помфри «не соваться на солнце».

Я знаю, что они ждут от меня хоть пары слов о произошедшем — но не могу выдавить из себя ни одного. Я не хочу вспоминать. Я не могу забыть.