Евгений Нестеренко

На первый взгляд это удивляет: ведь между голосами Нестеренко и Шаляпина нет, казалось бы, ни тембрального, ни фактурного сходства. И все-таки такая аналогия вполне правомерна. С Шаляпиным Нестеренко роднит общая основа русской вокальной школы, верность высшей художественной правде. Проявляется же это и в железном исполнительском ритме, и в динамической экспрессии, и в максимально омузыкаленном выпевании слова, когда красота голоса становится не самоцелью, а средством выражения тончайших душевных переживаний. Умелым распределением различных оттенков Нестеренко может в нужный момент создать ощущение необычайно сильной звуковой волны; он умеет также менять тембровую окраску в соответствии с характером того или иного персонажа. Кроме того, он — один из очень немногих, кто развивает шаляпинскую традицию пластической характеристики своих героев. Почти каждый созданный им образ наделен особой рельефной пластической чертой. Вспомним хотя бы эластичную скульптурность его Мефистофеля в опере Гуно, или обнаженные, нервные руки его Малатесты, или шаркающую походку его Собакина.

Уверенный профессионализм помогает артисту выдерживать крайне насыщенный график выступлений — в Большом театре, в концертных залах, на гастролях в других городах и за границей, страхует от всяких случайностей, позволяет сохранять при любых обстоятельствах высочайший уровень исполнения. А работоспособность его огромна. Три-четыре выступления в неделю, да еще в разных городах, для Нестеренко — не редкость. При этом он успевает готовить новые концертные программы и оперные партии, переучивать уже известные роли на иностранные языки, записываться на пластинки, преподавать в Московской консерватории, где он с 1975 года возглавляет вокальную кафедру.

В сезоне 1976/77 года Нестеренко выступил в трех премьерах Большого театра: «Моцарте и Сальери» Римского-Корсакова, «Русалке» Даргомыжского, «Похищении луны» О. Тактакишвили и подготовил четвертую — роль большевика Андрея в новой сценической редакции оперы В. Мурадели «Октябрь». Каждая из этих работ стала значительной вехой в творческой биографии артиста, получила высокую оценку зрителей и прессы.

Показательна сценическая судьба его Сальери. К этой партии артист впервые обратился еще в Ленинграде, исполнив ее на сцене Экспериментальной студии камерной оперы, руководимой Ю. Кочневым. Затем, после продолжительного перерыва, спел ее в Стокгольме в концертном исполнении под управлением Г. Рождественского, которое стало заметным событием в художественной жизни столицы Швеции. Вслед за этим опера стала частью программы его творческого вечера в Большом театре в апреле 1976 года. Исключительный успех выступления подтвердил возможность и целесообразность постановки оперы на сцене Большого театра. В результате репертуар театра обогатился еще одним замечательным произведением русской классики, которое отсутствовало на его сцене более полувека.

Образ Сальери — одно из лучших сценических созданий Нестеренко. В работе над этой сложнейшей ролью глубина постижения замысла композитора, безупречный художественный вкус и благородство сценического выражения, присущие артисту, проявились в полной мере. Его трактовка образа бесконечно далека от всяких штампов. Сальери у Нестеренко — не абстрактный злодей, не мелочный завистник. Нет, это человек, искренне любящий и глубоко чувствующий искусство, высоко ценящий гений Моцарта; но он всецело во власти ложной концепции самой природы творчества, и именно это приводит к трагической развязке.

С партией Мельника Нестеренко, как уже упоминалось, также встречался на первом этапе своей певческой карьеры. Теперь, в новой постановке Большого театра, он вновь вернулся к ней зрелым мастером, полностью выявив свое отношение к этому образу и свою концепцию роли. В его трактовке на редкость убедительно показано развитие образа Мельника: от житейского практицизма и примитивного представления о благополучии дочери к глубокому страданию отца, к трагедии безумного, всеми покинутого старика. Певец вновь демонстрирует лучшие качества русской вокальной школы: техническое мастерство, доведенное до виртуозности, подчинено драматической выразительности, пение настолько правдиво, что по гибкости интонаций напоминает живую человеческую речь. Хочется еще раз подчеркнуть стремление Нестеренко к рельефности внешнего рисунка роли. Только у артиста, непременным компонентом творческого мышления которого является пластическая характеристичность персонажа, могли родиться такие судорожные движения рук Мельника, ужаснувшегося гибели дочери, которые затем, в сцене у Днепра, органично превратятся во взмахи «крыльев ворона».