Евгений Онегин (с комментариями Ю. М. Лотмана)

7). Основным источником для суждений о десятой главе являются зашифрованные рукописи П и несколько отрывков черновиков. Среди бумаг П, пожертвованных в 1904 г. в Академию наук вдовой Л. Н. Майкова, содержался перегнутый пополам лист с зашифрованным пушкинским автографом. Это были написанные в два столбца стихотворные строки, уловить связь между которыми казалось невозможным. Однако П. О. Морозов, обнаружив в тексте строки, сходные со стихотворением П «Герой», предположил, что правильный порядок восстановится, если первый стих брать из нижней половины второго столбца, второй — из его же верхней половины, третий — из верхней первого и четвертый из нижней первого столбца. Затем операция продолжается в том же порядке. Тогда же было высказано предположение, что дешифруемый таким способом текст принадлежит ЕО. Следующим шагом явился оставшийся неопубликованным доклад С. М. Бонди в Венгеровском семинарии Петроградского университета. Данные доклада были введены в научный оборот М. Гофманом (см. с. 136). С. М. Бонди высказал убеждение, что текст должен быть написан онегинскими строфами и на дошедшем до нас листке зафиксированы первые четверостишия строф. На этом в основном работа по дешифровке текста была закончена. Чтение отдельных стихов представляет значительные трудности и далеко не всегда дает однозначные результаты.

Кроме того, в нашем распоряжении имеется черновик с набросками двух с половиной строф. Анализ этих автографов см.: Томашевский, с. 395–401.

Обзор исторических событий XIX в. П начинает с характеристики Александра I. Отношение П к Александру I было устойчиво негативным и окрашенным в тона личной неприязни. П писал Жуковскому 20 января 1826 г.: «…я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба» (XIII, 258). Даже если не упоминать лицейской эпиграммы «Двум Александрам Павловичам», принадлежность которой П вероятна, но не доказана, перед нами развертывается непрерывная цепь колких высказываний, эпиграмм и личных выпадов. В Лицее отношение П к Александру I, видимо, еще не определилось. Об этом свидетельствуют такие стихотворения, как «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году» (I, 145), «На Баболовский дворец» (I, 292). Это неудивительно: не только в широких кругах дворянской общественности авторитет царя после успешного завершения наполеоновских войн и взятия Парижа стоял выше, чем когда-либо, но и среди либералов Александр I был окружен в эти годы ореолом самого либерального монарха в победившей коалиции, защитника конституционных прав французского и польского народов. П был исторически точен, когда в 1836 г. вспоминал:

Вы помните, как наш Агамемнон
Из пленного Парижа к нам примчался,
Какой восторг тогда [пред ним] раздался!
Как был велик, как был прекрасен он,
Народов друг, спаситель их свободы!
(III, 1, 432).

В 1816 г. Н. Тургенев в дневнике писал об Александре I в связи с освобождением крестьян в Эстляндии: «Я всегда на него надеялся, как на существо, определенное сделать счастие своего народа и славу своего отечества» (Дневники Николая Ивановича Тургенева, т. II. СПб., 1913, с. 336). Следует учитывать, что высказывания этого рода были связаны не только с личным обаянием императора, но и с определенными надеждами на помощь абсолютной власти в борьбе с закоснелым крепостничеством русских помещиков. «…Не нужно терять нимало самодержавной власти прежде уничтожения рабства», — утверждал в 1815 г. Н. Тургенев (ук. соч., с. 302). В дальнейшем вера в Александра таяла, но еще Союз Благоденствия в 1818 г. не отказался от этих надежд, основывая на них тактику давления на правительство с целью ускорения крестьянской реформы. Даже в 1819 г. в «Деревне» П надеялся на освобождение крестьян «по манию царя» (стихотворение в духе тактики Союза Благоденствия было передано через Чаадаева и Васильчикова царю).