Евгений Примаков. Человек, который спас разведку

Но эти разговоры быстро закончились. Все увидели, что Примаков умелый организатор, а в академическом институте это редкость, потому что, как мне говорили его коллеги, «гениев много, а работать никто не умеет и не хочет». Он знал ближневосточный конфликт во всех его подробностях, во всех его скрытых и открытых сторонах, понимал подводные течения и взаимосвязи, со многими политиками, игравшими ключевую роль на Ближнем Востоке, был знаком лично.

Важно было и то, что Примаков пришел в институт, имея за спиной несколько лет работы за границей, причем в разных странах. В советские времена далеко не все ученые-международники видели страны, о которых писали. Многие доктора наук из Института мировой экономики и международных отношений за границей никогда не были. Во-первых, тогда вообще мало ездили, во-вторых, хватало и невыездных ученых, которых КГБ по анкетным причинам или же из-за «сомнительных» высказываний не разрешал выпускать из страны.

В Институте мировой экономики и международных отношений работал Георгий Ильич Мирский, один из лучших знатоков исламского мира. Они с Примаковым вместе учились. Евгений Максимович называл его «самым большим авторитетом». Мирский был у Примакова тамадой на банкете по случаю защиты докторской диссертации.

Мирский был невыездным тридцать лет. Писать об исламских странах ему позволяли, а посещать их – нет. Пускали его только в социалистические страны. Во время совместной поездки в Будапешт Примаков объяснял ему:

– У нас выезд в капстраны – это привилегия, ты же знаешь, и она дается только лояльным людям.

Желая помочь, опытный Примаков советовал Мирскому присмотреться к друзьям:

– Кто-то из близких к тебе людей стучит на тебя.

Мирский ответил:

– Женя, я не буду гадать, не буду даже об этом думать, иначе как я смогу жить?

Люди, которые работали с Примаковым в институте, называли его «Эжен». За глаза, разумеется. В глаза – по имени-отчеству, или «Женя» – кто поближе. А за глаза – «Эжен». Это не панибратство. Это отражало и теплое отношение коллег, хотя он бывал и строг. В институте быстро оценили его личные качества.

Когда после арабо-израильской войны в октябре 1973 года на Западе разразился энергетический кризис, Примаков возглавил работу по его изучению. Этот труд вышел под названием «Энергетический кризис в капиталистическом мире». Ситуационные анализы узловых проблем современности проводились в ИМЭМО постоянно.

Примаков был автором и редактором закрытых работ – то есть докладов и справок, снабженных грифом секретности и предназначенных исключительно для сведения начальства. Сотрудники института, опираясь на западные оценки состояния советской экономики, рисовали близкую к истине картину. Сила института состояла в том, что мировые дела сравнивались с нашими, и тогда становилось ясно, почему страна живет так плохо. Когда Примаков перешел в академический институт, он рассказывал друзьям:

– Знаешь, я за полгода узнал больше, чем за всю жизнь.

Иноземцев и Примаков превратили институт в мозговой центр для ЦК КПСС. Примаков стал видной фигурой в среде партийной интеллигенции, которая пыталась подтолкнуть руководство страны к разумному курсу. Работа в институте нравилась Примакову. Но в какой-то момент он почувствовал, что ему тесно в кресле заместителя директора. Он стал подумывать об уходе из института. Ему хотелось развернуться.

В конце 1976 года в институте заговорили, что Примаков уходит. Генеральный директор ТАСС Леонид Митрофанович Замятин, входивший в брежневское окружение, предложил ему должность своего заместителя. С номенклатурной точки зрения это было немалое повышение – должность приравнивалась к заместителю союзного министра, да еще в таком идеологически важном учреждении, да еще под крылом Замятина.

Вспоминает нынешний директор ИТАР-ТАСС Виталий Игнатенко:

– Примакова пригласили работать в ТАСС, и он почему-то решил со мной посоветоваться, стоит ли ему идти. Он пришел ко мне – я был тогда заместителем генерального директора – и спросил в лоб: как ты считаешь, надо мне сюда идти? Я представил себе, как такой блестящий ученый, душа общества – он был красивый, представительный – придет сюда, сядет, начнет с утра до вечера читать ленты информационных сообщений, быстро-быстро постареет… Может быть, он станет когда-нибудь генеральным директором, но зато не будет ученого Примакова. И я очень деликатно ему сказал: «Наверное, все-таки наука лучше».

– Я помню, как ему предложили пойти заместителем генерального директора ТАСС, – рассказывал Колесниченко. – Мы все, его товарищи, были в таком восторге.

А Иноземцев твердо сказал:

– Я против. Я не отпущу. Вот если бы его позвали директором ТАСС, тогда да.

Приятели удивлялись:

– Да вы что, Николай Николаевич, как его можно директором?

– А что? – теперь уже удивлялся Иноземцев. – Женя – готовый директор.

Иноземцев даже был обижен, что Примаков вроде бы готов принять предложение Замятина. Он вызвал Евгения Максимовича:

– Как же так? Неужели ты намерен уйти? Зачем тебе это? Ты должен стремиться в академики – это тебе на всю жизнь надежный тыл. Я поддержу тебя.