Евгений Шварц. Хроника жизни

30 ноября на заседании у А. В. Солодовникова состоялось обсуждение второго варианта пьесы. «Я никогда не вмешивался в решения Комитета по делам искусств, не верил, что у искусства есть «дела», которыми могут ведать люди, весьма далекие от искусства. Но на этот раз я не выдержал и пошел на совещание, — позже вспоминал И. Г. Эренбург. — Никто из присутствующих ни в чем не упрекал Шварца. Председатель комитета, казалось, внимательно слушал, но случайно наши глаза встретились, и я понял тщету всех наших речей. Действительно, в заключение он сказал, что из всех мнений вытекает: над пьесой нужно ещё подумать. Он хорошо знал, что совещание — пустая формальность».

Стенограмма этого совещания велась и сохранилась — 21 лист машинописного текста — и в музее театра и в архиве Шварца. Приводимые здесь высказывания привожу по музейному экземпляру.

На совещании присутствовали, кроме уже названных, — Н. Ф. Погодин, Л. М. Леонов, С. И. Юткевич, С. В. Образцов, Н. Н. Чушкин, Е. Д. Сурков, С. Т. Дунина, Н. П. Акимов и Е. Л. Шварц. Вначале автор прочитал второй вариант «Дракона». Потом началось его обсуждение.

Нет, не все было так прямолинейно, как вспомнилось Илье Григорьевичу. Почти все высказывали претензии к автору, но в основном делали замечания будто бы подтверждающие запрещение первого варианта, восхваляли — с оговорками — второй и предлагали новые переделки. Постараюсь сделать наиболее характерные выжимки из их выступлений.

Первым взял слово Николай Погодин: «Я читал и первый вариант… Я тогда признал все формальные литературные достоинства вещи. Читалась она с интересом. Драматургически интересна. Но аллегорическая форма — это мстительная форма. В наше время с его острыми политическими моментами у каждого, в зависимости от темперамента, способностей и умонастроения, она может будить и вызывать различные ассоциации и толкования. Чувствовался ход войны, перипетии её, хотел этого автор или не хотел. Или я наивен, но получилось не ахти как и даже временами вызывало какой-то протест. И я не понимал, кому адресовано это произведение… И я не знаю, чему оно меня учило. Здесь это в значительной степени исчезло. Я поймал себя на такой странной мысли. Её нужно немедленно перевести на финский, румынский, французский, болгарский язык, и немедленно им предложить в одном из пунктов договора ставить на их сценах эту пьесу.

Что эта пьеса талантлива — чего же тут говорить. Это здорово, местами это просто блестяще. Но есть какие-то… вещи, которые вызывают ассоциации, может быть ненужные. Государство есть государство, и в особенности в такое острое время, и если автор задался такой страшно тяжелой, непосильной задачей, то, естественно, он может где-то пустить пузыри. И эти пузыри могут толковаться, как политически ненужные ассоциации. Это не мое дело. Как в нашем театре, с нашей сцены люди, увидевшие этот спектакль, будут его воспринимать, я не знаю, я не специалист. Я приветствовал что-то новое. Мы ничего не ставим, мы больше снимаем, чем ставим. Если бы мы сами не были как-то засорены и не видели того, чего, может быть, и нет, то я смотрел бы на это, как на какое-то блестящее, свободное, замечательное сценическое произведение. Но, может быть, оно не своевременно? Я здесь ничего не понимаю, как многого не понимаю сейчас в нашей театральной жизни. Поэтому я уклоняюсь от подобных суждений…

С другой стороны, я должен сказать, как драматурга, как автора, просто Шварца нужно поздравить. Это работа не сегодняшнего дня, это может идти и через пять лет. Это та работа, которая должна оставаться у автора на письменном столе, которую можно с любовью продолжать и дальше. Это, по-моему, настоящее большое литературное произведение».