Евгений Шварц. Хроника жизни

Еще в 1947 году Госкиноиздат выпустил киносценарий отдельной книжкой («Консультация И. Фрэза»). Перепечатывался он и позже — в разных городах. В сорок девятом году, когда «Первоклассница» стала повестью, была издана «Детгизом» тремя изданиями, на которых тираж даже не обозначался. Потом её переводили, кажется, на все языки народов СССР и стран народной демократии, а «Учпедгизом» издавалась как «книга для чтения»; и «Издательством литературы на иностранных языках» она вышла на немецком, французском и испанском языках. Попадались и зарубежные переводы. Думаю, общий тираж составлял более миллиона экземпляров. В конце 40-х — начале 50-х, когда у Шварца почти ничего не печаталось и не ставилось, он жил за счет именно этих изданий.

После погрома

В мае 1946 года Шварцы поехали в Москву, куда Евгения Львовича вызвали на совещание по драматургии.

После восьми лет разлуки они навестили Николая Алексеевича Заболоцкого в Переделкине, где он с семьей поначалу поселился. Пришел Фадеев. «Мы с Николаем Алексеевичем тряслись от страха, — рассказывала уже в шестьдесят шестом Екатерина Васильевна. — И Катя это чувствовала. Она встала из-за стола и, проходя мимо, плечом сильно стукнула Фадеева. Она не скрывала свою антипатии, и если не могла выразить её словами, каменела и действительно превращалась в Снежную королеву, она замораживала. Или давала выход вот таким образом, как с Фадеевым».

Через какое-то время от Заболоцкого пришло письмо:

«Милые друзья Евгений Львович и Катерина Ивановна!

И обнимаю Вас, и целую Вас, и куда Вы девались, и почему о Вас ничего не слышно? И что нам теперь делать, если Вы нас больше не любите, и куда нам теперь деваться, если Вы нас больше не уважаете? И с кем я теперь выпью свою горькую рюмочку, когда нет коло мене милого друга Женички, когда не сидит супротив меня милый друг Катенька? И пойду-ка я, старый сивый черт, во темный лес, а кликну я, старый сивый черт, зычным голосом: — Вы идите ко мне, звери лютые, звери лютые членистоногие, членистоногие да двояко дышащие, да поглядите-ка вы, звери, в ленинградскую сторонушку, да заешьте-ка вы, звери, милого друга Женечку, милого друга Женечку со его любезной Катенькой!

Тот Женька-плут
Умком востер,
Умком востер
Да блудить мастёр!
Все с актерками Женька путается,
Со скоморохами Женька потешается,
Со гудошниками Женька водку пьет,
Водку пьет, да в ладони бьет!
А уж время ему, старому мерину,
От той забавушки очухаться,
Очухаться, да раскумекаться,
Да сказать ему, Женьке, таково слово:
— Пойду-ка я, Женька, старый плут,
Старый плут, горемычный сын,
Во почтовое да отделение
Во советское наше заведение!
Да возьму-ка я во резвы рученьки
Золотое перышко гусиное,
Да напишу-ка, Женька, писулечку
Свому Другу Николаю Алексеевичу,
Да тому ли господину Заболоцкому!

Господин-то Заболоцкий во палатах, чать, сидит.
Во палатах, чать, сидит, да не ест, не пьет,
Обо мне, чать, Женьке, думу думает,
Бородой трясет да сокрушается.
А подам ему я, Женька, свою весточку,
Уж как вскочит он на резвы ноженьки,
Да зачнет он ту весточку прочитывать,
Резвой ноженькой притоптывать, да приговаривать:
— Знать и впрямь я, сударик, Заболоцкий сын,
Не дубовая колода, не еловый сук,
Коли Женечка-дружок ко мне пописывает,
Коли Катенька сахарную ручку прикладывает.

Да! Жди от вас! Напишите,

Когда рак свистнет.

Целую Вас, беспутные друзья мои. Ваш Н. Заболоцкий».

Уверен, что «свою весточку» «Женечка и Катенька» посылали. И была она столь же остроумна. Но после возвращения Николай Алексеевич уничтожал всю свою корреспонденцию, ибо не хотел, чтобы во второй раз, а вероятность того существовала, лапали «грязными руками» письма друзей.