Евгений Шварц. Хроника жизни

— Уезжал я из Майкопа на рассвете. Чуть морозило. Город казался мне синеватым. Проехал я мимо армянской церкви, мимо длинного белого дома Оськиных. Мне казалось смутно (я не любил верить печальным предчувствиям), что в Майкоп не вернуться мне больше. Так и вышло, я не был в Майкопе с тех пор, а если и поеду когда-нибудь, то увижу совсем другой город. Даже аллеи в городском саду обвалились, подмытые рекой. Так я увидел в последний раз Майкоп.

В последнем Шварц ошибался. Майкоп оказался весьма консервативным городом. Впервые я приехал в Майкоп в конце 70-х годов. Дом Соловьевых стоял на том же месте, что и при Шварце. Варвара Васильевна поселила меня в когда-то их девичьей комнате. Там, как и прежде, стояли три кровати. Мне показали все дома, в которых Шварцы снимали квартиры, Пушкинский дом, в котором работал нынче театр, руководимый выпускником ленинградского Театрального института, и в репертуаре которого была инсценировка сценария Шварца «Дон Кихот». У входа в прежнее реальное училище, ныне обычная школа, висела несколько аляповатая мемориальная доска, посвященная бывшему выпускнику, ставшему известным драматургом и сказочником. Тот же невзрачный вокзал, что был и в начале века. Да и все остальные дома от него до Белой, расстояние, которое за полчаса можно было пройти пешком (т. е. практически пересечь весь город), думаю, были те же. Исключение — дом правительства Адыгейской АССР — большое солидное здание. И за забором городской больницы, расположенной как бы на периферии парка, здания тоже были прежними. А если Белая и подмыла правый, майкопский берег, то уже отступила от него. Там, внизу, на свободном месте, был устроен бассейн, вода которого, подогреваемая солнцем, была намного теплее, чем в реке, мчавшейся мимо. Мало что изменилось в горах. Варвара Васильевна — теперь уже на своей машине, показывала места их путешествий в горы. Хотя, вероятно, дорог стало больше, потому что мы поднимались по ним довольно высоко. Домишки какого-то поселения оттуда казались не более спичечного коробка. Была мне показана и стоянка первобытного человека. Кажется, я её снимал. Но пленка куда-то подевалась.

Вообще, для Евгения Шварца наступали некие «завершающие» времена.

— И вот пришел день, когда мы увиделись с Юркой в последний раз… В Москве поселился я почему-то во втором семестре очень далеко, в одном из Павловских переулков за Серпуховской площадью. Юркиного адреса у меня не было, и я послал письмо просто так: Петроград, Юрию Васильевичу Соколову. И получил ответ. Письмо оказалось длинным и интересным. Юрка с обычной сдержанностью рассказывал о своих делах в школе Общества поощрения художеств. Рассказывал, как войдя в класс, Рерих сказал: «Продолжайте, продолжайте, я только посмотрю, как Соколов». И я радовался, читая письмо, по двум причинам: что у него так удивительно идут дела и что он мне об этом рассказывает. Я знал, что, кроме меня, никому он не напишет о своих делах.

А весной Женя уговорил Юру приехать в Москву. И он приехал. Радость встречи была обоюдной, но, к несчастью, недолгой. Через день или два Юра прочитал в газете о призыве студентов его возраста.

— На вокзале мы попрощались, и Юрка ушел в вагон — до отхода поезда оставалось две-три минуты. И я решил было отправиться домой, но что-то заставило меня подойти к окну вагона. Заглянув внутрь, я сначала не мог найти Юрку среди других пассажиров, и вдруг увидел: он стоит в проходе и с доброй и ласковой улыбкой ждет, пока я замечу его. И встретившись со мною глазами, несколько раз кивнул мне. И больше мы не встречались. Я не почувствовал тогда у окна, что вижу его в последний раз. Да и до сих пор не верю в это по-настоящему. Во сне я говорю ему при встрече: «сколько раз мне снилось, что ты жив — и вот наконец мы и в самом деле встретились!».

В 1916 году Константин Соловьев, «вечный студент», ещё учился в московском университете. Наташу Соловьеву перевели в московский лазарет. В Москве оказался и Сергей Соколов.

А Варя, закончив гимназию, тоже собралась в Москву на Высшие медицинские курсы профессора Изачека. И Женя отвечает ей на запрос:

«Черт знает, что такое! В прошлом году в это время здесь солнце было, и все такое. А теперь — дождик, сыро, холодновато и уныло. Всякое упоминание о весне в Майкопе — острый нож в сердце. Пришли фиалку в письме, предварительно её расплющив, иначе не дойдет…

Вчера сделал точный подсчет, я вычислил, что для экзаменов в каждый день нужно читать по 90 страниц. Первый экзамен 17 апреля. В начале мая я свободен, как птица, следовательно. Не дай Бог, провалюсь! Изнывай тогда все лето. Помолись за меня.

Встретил на днях Костю. Он шел в баню. Застать его дома — это попасть на Шаляпина. Где он только пропадает? Должно быть роман крутит. Все майкопцы стали серьезными, и в разговорах появились книжные обороты — много читают к экзаменам. Тяжелое время — погода и экзамены.