Евгений Водолазкин. Брисбен. Рецензия

«Впрочем, наибольшим удивлением в этой квартире была для него другая птица – Катя.»

– Здесь вроде бы и логика есть – интерьер в квартире семьи орнитологов изобилует чучелами птиц и… И этой прямолинейной метафорой героиню накрывает как шрапнелью!

«Растворяясь в Глебе без остатка, она хотела видеть и встречное движение».

Не ради того, чтобы упрекнуть автора в банальности и, о ужас, в пошлости, просто выразить лёгкое разочарование от того, что подобные обороты вкупе с описанными эпизодами на мой взгляд неуклонно понижают уровень произведения в целом.

Вот ещё:

«Здесь речь пошла преимущественно о русско-немецких связях, которые пара укрепляла всеми доступными средствами». Тут даже комментировать не хочу, но на всякий случай: Фраза по форме слишком клиширована, по сути же содержит вдобавок весьма приземленный сальный намёк, что по совокупности отягчающих делает её едва ли уместной.

Ну и самое вопиющее:

«Катя и Глеб очень горевали и не могли представить Дуню мертвым».

Это уже за гранью! Ради какой великой цели был умерщвлён персонаж, пусть не главный, Красимир Дуйчев по прозвищу Дуня? Чтобы главный герой с возлюбленной в одном коротком предложении погоревали о его безвременной и ничем не обоснованной кончине? Если бы речь шла о начинающем авторе, можно было бы предположить, что фраза перекочевала из синопсиса, и автор просто забыл (или не захотел по какой-то причине) развернуть вместо нее яркое и исчерпывающее описание обстоятельств «горевания» (да и гибели вообще-то). Здесь же извинительных моментов не наблюдается, и по всему выходит, что Дуню автор убил цинично и небрежно, не удостоив даже минимальных погребальных почестей. О цинизме к тому же можно спорить, ведь Красимир, являя собой яркий боковой персонаж, никому, включая автора, не мешал. Так что запишем: даже цинизма не был удостоен! Обидно ещё, что сквозная тема смерти, о которой ниже, здесь тоже мимо. По меньшей мере, странно!

Замыкает перечень спорных моментов фамилия главного героя. Для чего это «созвучие» вкупе с дипломом филолога? Чтобы показать, что не из каждого Яновского получится Гоголь? Достоевский тоже, видимо, не получится, несмотря на тему дипломной работы. Но вот в данном случае получился гитарист-виртуоз. Следуя высказыванию в начале романа: «Там где кончается слово, начинается музыка…» Слово, видимо, кончилось на рубеже диплома, и полифония в терминах Бахтина уступила место иной, более привычной. Прошу прощения, если чего-то не догнал.

Вообще, возникло ощущение, что, перевалив через экватор, текст похужел и ослаб. Быть может, по мере погружения Глеба в экзистенциальный кризис и, видимо, следом в кризис идентичности. А может, я просто устал читать.

С появлением девочки Веры повествование напротив обретает упругость, становится звонче, что ли. Здесь также видится определенная синхронизация с жизнью Глеба – она одновременно наполняется новым смыслом, к которому герой уже подошёл вплотную, переживая собственную боль. Тот же смысл находит свои полифонические отражения и интерпретации от лица других персонажей – справиться с болезнью, принять её, помогая тем, кому несравнимо хуже. И первая же попытка достойно и масштабно доказывает, что процесс может перевесить результат или даже стать им.

Интересно показаны взаимоотношения со смертью. Глеб Яновский при непосредственном участии явленной смерти получает своего рода творческую инициацию. В Киеве, на берегу Днепра, герой становится свидетелем гибели девушки. И хоть последующее сюжетное решение отдаёт схематичностью, этот аккорд звучит многозначительно и веско! Город Брисбен, давший название роману, превращается в некий семейный мем или, если угодно, символ лучшего из миров, царства вечного покоя. Можно даже предположить вектор Киев-Брисбен своего рода некро-координатным для произведения в целом. Если развивать этот образ, всё пространство романа расчерчивается жутковатой координатной сеткой, в смысловых узлах которой кто-то умирает. Наверное, притягиваю и дорисовываю – у подобной идеи в романе не чувствуется должной поддержки. Эпизоды, где смертельные энергии и дыхания выходят на передний план, интегрально не осмысливаются, а некоторые вообще оставлены без внимания. Однако, заявка, по-моему, сделана основательная.

В целом роман запоминается ярким и детальным изображением мироощущения человека, для которого музыкальное творчество становится чувственной основой бытия и универсальным инструментом познания. Весь мир для него состоит из созвучий, звучит сам и резонирует с мелодиями внутри, а автор щедро делится с нами этим удивительным восприятием, в котором зрительные образы далеко не самые впечатляющие.

Когда проникаешься подобными вибрациями, уже не так напрягают описанные выше сюжетные ходы. Думаешь: «Бог с ним! Пусть будет как в жизни. Она ведь не всегда настолько же стильная, насколько нам бы этого хотелось. Случаются и эпизоды из сериала, и приступы немотивированного счастья, как в женских романах».

Смерть Красимира вот только простить не смогу! Хоть в зловещий концепт она и укладывается.