Евграф Федоров

…Еремеев много раз уговаривал меня оставить научные занятия… То же, чего я достигал, он решительно не понимал и не мог понять, не — овладев точными научными основами кристаллографии. В его представлении в области этой специальности не было иных занятий, кроме повторения в сотый раз измерения кристаллов минералов, доставленных инженерами из новых месторождений. Так как такое измерение возможно лишь благодаря некоторой зеркальности (блеску) граней кристаллов, то только этим, по его мнению, и поддерживалась возможность научной работы. По его образному выражений, «если бы не это, пришлось бы закрыть лавочку». Бели же при этом измерении удавалось найти грани, не наблюдавшиеся раньше другими, то это в его (как и многих других) представлении составляло чуть ли не великое открытие, тогда как на деле это было открытие случайности, то есть никакого научного значения не имело.

…Я, поглощенный научными занятиями и потому не имея широкого общения, все-таки замечал какое-то особое ко мне отношение, как бы к психически ненормальному. Одна случайность объяснила мне это отношение. Раз, входя в залу Минералогического общества перед началом заседания, я увидел Еремеева, окруженного довольно большою толпою, и он что-то рассказывал, упоминая мою фамилию и показывая пальцем на лоб, явно выражая этим жестом ненормальное состояние ума. Когда меня заметили, разговор оборвался, и толпа сейчас же разошлась. В то время это не произвело на меня почти никакого впечатления, хотя смысл был слишком ясен.

В рукописи в начале 80-х годов число самостоятельных научных заметок все возрастало, но долгое время я не знал, что делать даже с первым большим сочинением — «Начала учения о фигурах». Хотя я и не бездействовал, но никакого результата не получалось; никому не было решительно никакого дела до моих работ…»

Никому…

Он едва вступил на научную стезю, делал первые шаги — правда, с весомым грузом на плечах, — его можно еще считать неловким новичком, а уж сколько толков он вызвал, успел прослыть ненормальным, и в чьих же глазах? Людей трезвых, положительных и высокоученых, что бы он там о них ни говорил и ни печатал, ибо смешно даже и думать, что Еремеев не овладел якобы основами кристаллографического учения. За что, спрашивал себя Евграф Степанович, можно его не любить? Он бескорыстно работает. Живет, как все. Ведь это так: как все? Досадно, что в мире столько неправильностей.

Глава двадцать шестая НЕ БЕЗ ДОБРЫХ ДУШ НА СВЕТЕ

Дошли до Юлии Герасимовны слухи, что Евгений неожиданно изменил своей позиции женонеприступника и поддался чарам некой замужней дамы; история будто бы носит скандальный характер. Она поспешила в Казань и так ей там понравилось, что вскоре выписала из столицы зимние вещи и любимое кресло. Переселение состоялось. Еженедельно она отправляла Евграфу длинные письма, наполненные жалобами.

«Дорогой мой голубчик Евграф!.. Евгений получил из Петербурга письмо, в котором сказано, что на его проект обращено особое внимание и что он будет непременно вызван в столицу, но время вызова не определено. Теперь он спешит все продать, начиная с лошади и экипажей; это обстоятельство очень меня смущает, ибо при моем болезненном положении я буду вынуждена сидеть дома постоянно, не пользуясь летним временем, тогда как все жители уже разъехались по дачам, не довольствуясь воздухом городским: вот участь пожилой женщины! Положим, что мне давно пора умереть, но что же делать мне? Неужели наложить руки на себя?.. От тебя я получила два письма… за которые я очень тебе благодарна, как доказательство твоей памяти обо мне. Я это время очень нездорова… срок близок к переселению моему в вечность, там только я найду отдых от многолетних забот и душевных страданий».

Наложить на себя руки сыновья никак, понятно, не могли допустить: Евгений отказался от поездки, купил новых лошадей и экипажи, снял дачу и перестроил городской дом; и после этого Юлия Герасимовна благополучно прожила еще двадцать с небольшим лет. Проект, упоминаемый в письме, касался скоростного наведения понтонных мостов; он не был осуществлен, но в портфеле Евгения Степановича хранилось немало других — даже по части воздухоплавания; впоследствии они принесли ему известность. Его привлекли к чтению лекций в университете; он был на прекрасном счету в Казани и, вероятно, продвигался бы по служебной лестнице еще быстрее, если бы не та самая скандального характера история, ради ликвидации которой и появилась в Казани его мама. Однако и она ничего поделать не могла. Уж она согласна была, чтобы настырная дама оставила своего мужа-врача и окончательно перешла к Евгению, но той почему-то предпочтительнее было продолжать мучительную игру.