Эви хочет быть нормальной

Неужели новые попытки покорить гору стоили того? У меня совсем не осталось сил. Да и потом, я ведь уже попыталась. Мне не хотелось идти по новому кругу, но что еще оставалось? Я слегка отстранилась от маминого плеча.

– Как Роуз? – дрогнувшим от стыда и беспокойства голосом спросила я.

Мама вздохнула и потерла глаза. Вид у нее был совсем удрученный. Точно она тоже упала с вершины к самому подножью.

– Неважно, Эвелин.

– Мне так стыдно… Знаю, ты ведь больше всего боялась, что она увидит меня в таком состоянии…

– Дело не только в этом… Она… впрочем, не суть. – Мама взяла из стопки джинсы, расправила их и принялась заново складывать – непонятно зачем.

– Да что такое? – встрепенувшись, спросила я.

– Зря я вообще об этом начала… Тебе нужен покой.

– Да со мной все прекрасно, – сказала я и огляделась. – Вернее, не совсем, но за Роуз я переживаю. Расскажи правду, не бойся – с чужими проблемами я справляюсь куда лучше, чем со своими.

Мама грустно улыбнулась:

– Ну ладно. Может, ты даже поможешь. Я все равно мало в этом пониманию. Совсем ничего не смыслю в технологиях.

– А при чем тут технологии?

– У нее была консультация с психологом, – сообщила мама, и ее глаза снова заблестели от слез. – Нам важно было удостовериться, что с ней все в порядке после того, что ей довелось увидеть… – Чувство вины снова схватило меня за горло, не давая дышать. – Так вот, выяснилось, что она очень подавлена. Не из-за тебя… впрочем, нет, и из-за тебя тоже… но больше всего – из-за школьной травли… Психологу удалось ее разговорить, и она все ему рассказала. Нам пришлось даже съездить к ней в школу.

– Что?! – изумленно спросила я. – Я думала, у нее полно друзей…

– Мы тоже так думали. Вот только никакие они не друзья. Они создали в интернете какую-то дурацкую страничку и стали писать о ней гадости. Но я в этом мало что понимаю. А что самое страшное – каждый день она приходила из школы и читала про себя кучу мерзких электронных писем и сообщений!

– И что в них писали?

– Она кое-что нам показала, – уточнила мама дрогнувшим голосом. – Ее обзывали зубрилой. Выскочкой. Уродиной. Потом позвали на вечеринку с ночевкой, а в последний момент сказали, что все отменяется. А ночью позвонили ей и с хохотом сообщили, что на самом деле вечеринка была, просто они передумали ее приглашать.

Я разинула рот. Чувство вины вспыхнуло во мне с новой силой и превратилось в пламя. В пламя ярости. Все защитные механизмы, что у меня только были, разом пришли в действие. Я сжала кулаки и поморщилась. Руки еще болели, и сильно.

– Я же была дома в тот вечер! – припомнила я. – Могла бы и заметить, что что-то не так! Впрочем, заметить-то я заметила, но Роуз убедила меня, что все в порядке…

– У тебя тогда и своих проблем было навалом, – мягко сказала мама.

– Это не оправдание! Она моя младшая сестра! Это я должна о ней заботиться, а не наоборот… – сказала я и снова расплакалась.

Все-таки теряя себя, человек лишается очень многого. Не только гордости или надежды, но и того, что так важно для других. Способности помочь ближнему, когда ему это нужно, умения заметить чужую боль. Человек погружается с головой в свою беду, в свои горести. И это несправедливо. Мне вовсе не хотелось проявлять эгоизм и быть ужасной сестрой… но такой я и была… На иное попросту не хватало сил.

Мама говорила мне какие-то ласковые слова, давая выплакаться. А я все думала о Роуз, о милой, славной Роуз.

– За что ее вообще дразнить? – спросила я вслух.

Куда больше этого заслуживала я. Это ведь я – тронутая. Поехавшая. Это я убогая, раздражающая, ненормальная, это на таких, как я, надо показывать пальцем и говорить: «Ха-ха-ха, глядите, какая неудачница!» Это я никогда не ела свиные ребрышки руками, не хотела оставаться на ночевку в чужих домах, потому что боялась грязи, не отмечала дни рождения друзей на катке, чтобы не брать напрокат коньки, которые уже кто-то носил до меня… Так что в моем случае насмешки были бы очень понятны! Но ведь у Роуз не было ни единого недостатка, просто не к чему было придраться!

– Такова людская природа, – сказала мама, положив джинсы в стопку. – Люди испорчены и потому унижают других.

– Да ведь Роуз во всем замечательная!

– О, повод найти несложно. Даже если ты почти безупречен, обидчики что-нибудь да отыщут. Отгородиться от мира нельзя, Эви. Я знаю, что ты давно пытаешься это сделать, но от неприятностей никто не застрахован, а люди в большинстве своем злы, и потому – что бы ты ни делала – мир никогда не оставит тебя в покое. Это невозможно. Единственное, на что мы способны, – это не потворствовать злу. Вот почему я так тобой горжусь…

Я подняла на нее глаза:

– Гордишься? Почему? Все-таки выписка из психушки – так себе почетная грамота, ее над лестницей не повесишь.

– Да, горжусь. Потому что ты, несмотря на все то, что тебе пришлось пережить, осталась добрым и хорошим человеком. Ты не озлобилась. А если и озлобилась, то лишь на себя. Возможно, ты и чувствуешь себя сломленной, но других не ломаешь!

– Я превратила твою жизнь в ад.

Мама улыбнулась и снова меня обняла.