Эвиал

…Это была окраина деревни. Не его, не Осинок. Её бы он узнал даже во сне. Какое-то захолустье. Телега с впряжённой в неё худой как жердь кобылой. В телеге сидят двое: мужчина, крепкий, сбитый, и женщина. Женщина выглядит не очень-то здоровой. Она бледна. К груди она прижимает какой-то свёрток. Этот кулёк тряпок шевелится. Ребёнок, подумалось Папусу. Куда же тогда его везут? Телега огибает окраину леса. Плавно, словно кусок масла по сковородке скользит она вдоль кустов и редких деревьев. Уже невдалеке виднеется символ — перечёркнутая стрела на крыше деревянного строения. Это церквушка. Люди доезжают до неё. Их встречают с распростёртыми объятиями. Высокий и статный как корабельная сосна служитель Церкви выходит к супругам навстречу. Он бережно принимает ребёнка у них из рук и ведёт внутрь церквушки. Там уже всё готово, и их ждут с нетерпением, с каким ждёт жених своей первой брачной ночи. Только страсти не видно в глазах присутствующих, но лишь благоговейный страх. С десяток бритых голов опускается в поклоне. Священник подносит ребёнка к купели и раздевает его. Папус чувствует, что в помещении прохладно. Чувствует это и ребёнок. Он плачет. Священник поднимает его высоко на вытянутых руках прежде, чем начать ритуал. Папус ощущает присутствие чего-то непонятного, но знакомого. И это что-то исходит от ребёнка. Это мальчик. Он плачет. Плачет. Плачет. Плачет. По его щекам скатываются слёзы. Крупные. Очень крупные. Слишком крупные. Плачут и все присутствующие. Священник опускает ребёнка к купели. Но тут происходит нечто. Младенец, будто не соглашаясь с всеобщим решением, за неимением других способов пускает струю прямо в лицо священнику. Тот в шоке, но продолжает держать на руках младенца. Поворачивается к родителям. Мать падет в обморок, отец просто стоит и молчит. Светлое лицо священника омрачается, как будто струя младенца кислотою стёрла всё, что может быть в нём доброго…

Папус проснулся, дико хохоча. Хохоча как блажной, ползающий по рыночной площади и глаголющий о пришествии Царствия Спасителя. От сотрясающих стены комнаты громовых раскатов, долетавших из глотки Папуса, проснулся Азраил.

— В чём дело, мальчик мой? Уже утро? — он протирал глаза, но делал это скорее по привычке — он умел просыпаться мгновенно без сонной мути.

— Нет, — Папус еле сдерживал коней. — Мне приснился сон. Забавный, как коза на льду.

— С удовольствием посмеюсь с тобой завтра утром. А сейчас неплохо бы выспаться. Мы весь день промозолили зады в сёдлах, и я не поверю, если ты скажешь, что отдых тебе нужен как верблюду варежки.

— Верблюд? А что это?

— В общем-то, это просто идиома. Но, вроде как, имеется такое животное в Салладоре. Пару раз видел, как проходили их купцы караванами через земли Эгеста. С верблюдами. Спи. — Учитель зевнул так, что его челюсть щёлкнула как тетива об нарукавник лучника.

Папус снова лёг в постель. На сей раз, обошлось без снов.

Утром двое некромантов проснулись бодрыми и хорошо выспавшимися. Движение в коридоре говорило о том, что пора спускаться вниз к завтраку. Хозяин «Дикой орхидеи» вполне терпимо отнёсся к некромантам. Поэтому они подумали, что в общей гостиной не станут смущать постояльцев и прочих посетителей своим видом, да и вообще присутствием. Но как только они отворили свою дверь, в коридоре на этаже моментально поднялся дичайший, как лесной вепрь, крик ужаса. В проходе стояла дамочка и с глазами величиною с плошки указывала на что-то рядом с некромантами. Азраил запоздало вспомнил и обернулся. Там, как и следовало ожидать, стоял «на вахте» тот самый скелет.

— Ах ты, боги, боги, — покачал головой Азраил. — Простите, сударыня. Сто тысяч извинений. Я просто забыл снять упреждающее заклинание. Сам же его и задел.

— Ч-что?! — Возбуждёние никак не покидало даму, она всё продолжала стоять и таращиться на дверь комнаты некромантов, хоть скелета там уже и не было — Азраил его убрал. Её продолжала бить крупная дрожь, и на подходе был новый приступ паники со всеми вытекающими.

— Успокойтесь, сударыня, успокойтесь же. Я убрал его. Папус, — Азраил понимал, что надо было что-то сделать. И немедленно. — Проводи милостивую госпожу вниз и угости её чем-нибудь за наш счёт.

— Да, учитель. — «Ведь мы, проклятье, такие богатые, что можем позволить себе угощать всяких там крикуний и неженок», — хотел было сказать он, но воздержался.

Когда Азраил спустился в гостиную, «милостивая госпожа» уже допивала третий бокал вина. Папус видел, что руки её больше не дрожали, движения стали увереннее, но пила она всё с той же скоростью и охотою. «Да что б тебе бездонной бочкой стать», — ругнулся про себя юноша.

— Ну, как Вы себя чувствуете? — с участием опытного ростовщика спросил учитель.

— Лучше, — ответила дама. — А оно… всё ещё там?

— Ага, — гыкнул Папус. — Забралось к Вам под одеяло и ждет, не дождётся приласкать Вас перед сном. Вечным сном. — Дама при этом выронила бокал, но Папус успел поймать его перед самым падением на пол. Не хватало им ещё и разбитую посуду платить.