Эвита. Подлинная жизнь Эвы Перон

Священников посадили в самолет, отправлявшийся в Рим, не разрешив взять даже смену белья. По прибытии в Рим они заявили, что сеньора Эвита давно уже заняла место Божьей Матери в Аргентине, а Перон, в свою очередь, только и думает, как бы развенчать Христа. Вскоре после их появления в Ватикане Перон был отлучен от церкви.

Офицеры военно-морского флота давно уже отказались считать речи Перона обязательными для изучения в высшей школе. Они представляли католическое крыло буржуазии в армии и, воодушевившись отлучением Перона, решили перейти в атаку.

16 июня самолеты сбросили двенадцать бомб на Каса Росада. На близлежащих улицах погибли сотни людей, хотя единственной целью был Перон. За несколько минут до того, как бомбы упали на квартал, Перон покинул президентский дворец, направляясь в министерство обороны. За бомбардировкой должна была последовать наземная атака, но армия в Буэнос-Айресе хранила верность Перону.

Несомненно, инициатива нападения исходила от министерства военно-морского флота. Правительственные войска поспешили в министерство, чтобы захватить здание. Аэродромы, куда планировали приземлиться мятежники, уже были заняты. Некоторые армейские части, которым полагалось выйти на сцену после бомбардировки Каса Росада, не решились вступить в борьбу, испугавшись, что будут раздавлены натиском перонистов. Этим объяснялось поражение восстания моряков-католиков.

В полночь 16 июня Перон торжествовал победу на радио, а толпы перонистов бросились громить церкви и дома Священников.

14

При малейшем колебании национального барометра «парни-перонисты» выбираются из трущоб, расправляя плечи конкистадоров. Они потрясают дубинками, флагами, железными палками, выворачивают камни из мостовой в центре города и с удовольствием бросают их в самые роскошные из проезжающих машин. В свои лачуги они возвращаются, сохраняя воодушевление до следующего призыва генерала. Так поддерживается в неприкосновенности фасад обязательного идолопоклонства.

— Громите! — говорит Перон.

— Громите! — скандирует толпа.

Мечутся флаги, дубинки и палки, потом толпа рассеивается, исчезает…

И вдруг появляется запрет собираться на улицах группами больше двух человек. На тех же самых улицах, которые только что были черным-черны от народа, дышали сотнями тысяч ртов…

Перед церквями выстраиваются полицейские. Священников, находившихся в тюрьме с 1953 года, выпускают на свободу.

Нелли прячется в Каса Росада, она сидит, забившись в кресло, с собачками Эвиты на коленях. Она испугана, но те, кто наживается на режиме, считают ее слишком незначительной персоной, чтобы претендовать на их львиную долю. Перон не дает о себе знать в течение трех недель. Никогда с ним такого не случалось, пока он находился у власти.

Наконец 4 июля государственное радиовещание объявляет, что Перон возьмет слово ровно в полдень. Что скажет он народу? Он освободил священников, позволил заключить в тюрьму семерых полицейских, обвиненных в убийстве средь бела дня. Что еще может он предложить?

Есть мнение, что на этот раз последует самый большой кусок: он отдаст все, что у него осталось, объявит о своей отставке, чтобы избежать второй пробы сил армии, которая может стоить ему жизни. Но выступление 4 июля откладывается.

Перон действительно мечется между желанием покоя и забвения и слабыми попытками к сопротивлению, но его прыжки и метания остаются пируэтами и не дают движения вперед.

Когда, наконец, он осторожно берет слово 5 июля, его речь не содержит ни единого слова, ни малейшего намека на возможную отставку. И все же он снисходителен. Дарует прощение всем своим противникам, кто бы это ни был… Настойчиво предлагает перемирие.

Перон обращается также к дескамисадос.

— Бдительность, — говорит он им, — постоянная бдительность!

Отныне его программа предполагает скромность, более чем миролюбивую. От домашнего очага на работу, с работы — к домашнему очагу. Это уже не великий диктатор, толкающий свой народ к вершинам, а смиренный уличный регулировщик.

Приторно-сладкий тон никого не успокоил. Привел, напротив, к разгулу оппозиции. Все оппоненты Перона в один голос ответили: никакого примирения без свободы.