Эвита. Женщина с хлыстом

Теперь Эва достигла уровня преуспеяния, который показался бы ее друзьям пятилетней давности просто фантастикой. Она и в самом деле добилась того, что, по ее мнению, означало вершину карьеры на радио: ее гонорары стали выше, чем у любой другой звезды, а иной мерки, чтобы судить о своем совершенстве, она не знала. Но ее амбиции влекли ее все дальше, к тому, что другим показалось бы невозможным, так же как казался невозможным и ее теперешний успех. Эва уже видела вдали смутный абрис этого успеха, но он был не настолько реален, чтобы увериться в нем до конца.

Она начала щедро тратить деньги, но манера, с которой она это делала, все еще выдавала в ней человека непривычного. Так, покупая одежду у молодого французского модельера, она, несмотря на то, что требования ее были весьма экстравагантными, настаивала, чтобы в счетах проставили цену каждой детали – столько-то за такое-то количество ярдов шелка, столько-то за пряжку, или за тесьму, или за пуговицы. Эва знала точно, сколько что стоит, и боялась, что ее обсчитают; она полагала, что швыряться деньгами – это широкий жест, но быть обсчитанной – признак слабости. Поскольку все ее будущее зависело от умения использовать других людей в своих интересах, она не могла допустить, что кто-либо проделывал нечто подобное с ней.

Положение Эвы все еще оставалось очень шатким. Чуть ли не с первых месяцев ее знакомства с Пероном ГОУ стала ее наиболее суровым критиком и самым опасным соперником. Дело было не в том, что офицеры-заговорщики не одобряли их отношений. Если бы Эва удовольствовалась экстравагантными нарядами и общественным признанием, которые устроили бы большинство женщин, они бы разок-другой пошутили насчет неосторожности полковника – и только; сильное увлечение другого всегда кажется мужчинам несколько смешным. Но Эва не испытывала соответствующего уважения не только к офицерской форме, но и к мужскому превосходству, она распоряжалась не только своим любовником, но начала приказывать и им, а из-за ее особого положения зачастую складывалось так, что офицерам приходилось подчиняться, и это смущало их и окончательно сбивало с толку – не меньше, чем ее фамильярное «ты». Мне кажется, Эва получала маленькое и вполне понятное злобное удовольствие, дурно обращаясь с этими джентльменами и модными кавалерами, и ей явно нравилось издеваться над ними. Но для аргентинского джентльмена его авторитет является главным достоянием, а для аргентинского офицера – вдвойне. Поэтому товарищи объясняли Перону, что его отношения с этой актрисой станут в конце концов известны общественности и принесут ему дурную славу. На что Перон бодро возражал, что он, слава Богу, нормальный мужчина и что престиж армии пострадает меньше, если откроется его связь с актрисой, нежели с актерами, – возражение, которое, без сомнений, могло сильно задеть некоторых из его критиков.

На самом деле именно интриги и махинации в офицерской среде давали Эве возможность вмешиваться в государственные дела, поскольку многие из этих дел решались скорее на тайных собраниях, чем в здании сената или в депутатских кабинетах, а большинство этих собраний проходило в квартире на Калье Посадас. Первое столкновение Эвы с государственными мужами вряд ли могло внушить ей большое уважение к этим людям. Более того, игнорируя светские приличия – что всегда было одним из ее наиболее привлекательных качеств, она порой принимала гостей попросту, облачившись в пижаму, и, пока они разговаривали, ложилась на пол и делала гимнастику.