Так же и с вопросом об отношении Иисуса к собственной смерти. Если Иисус был сыном Божьим, которого отправили в мир на смерть, казалось бы, он должен был встретить ее как благодать – пусть и не радостно, но по крайней мере, с некоторым достоинством и смирением. Ведь он с самого начала знал, что произойдет, и знал, что в конце концов воскреснет. Однако у Марка его последние слова – «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» – словно казнь на кресте стала для него страшным сюрпризом и концом. В Евангелии от Луки, написанном одним-двумя десятилетиями позднее, подобных озадачивающих моментов нет, в последних словах Иисуса звучит невозмутимость: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой». У Иоанна он говорит просто – «совершилось!», вновь не выказывая никаких признаков сомнения или удивления17
. (А что касается самого великодушного из высказываний Иисуса на кресте – «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» – оно, произнесенное в начале сцены распятия у Луки, выглядит добавленным после завершения работы над евангелием.18) Повествование Марка, самое раннее из всех, опять-таки содержит «неудобную» особенность, которую обошли другие евангелия.Тем не менее существует еще по меньшей мере две неудобных истины, сохранившихся не только у Марка, но и у Матфея, Луки или обоих. Во-первых, когда фарисеи требовали, чтобы Иисус явил им знамения с неба – «искушая Его», как выражается Марк, – он не смог этого сделать. Во-вторых, его отвергли в родном городе, где он тоже не сумел сотворить эффектное и убедительное чудо. То, что эти фиаско сохранились в евангелиях, написанных позднее Марка, может означать, что, как предположили исследователи, некоторые неудачи Иисуса стали предметом обсуждения для его противников, и, вероятно, образовали связные, записанные критические замечания, просуществовавшие десятилетиями19
.Даже в этом случае, когда не только Марк признает неудобные факты, он действует наиболее откровенным образом, без налета искусственности, накопившегося в более поздних рассказах. У Марка, когда фарисеи просят от Иисуса «знамения с неба», он входит в лодку и отплывает, сказав: «Для чего род сей требует знамения? истинно говорю вам, не дастся роду сему знамение». К моменту написания Евангелия от Матфея тот же сюжет изменился в более выгодную сторону. Здесь Иисус тоже говорит, что знамение не дастся этому роду, но называет и причину: это лукавый род. Более того, Иисус переворачивает требование знамения с ног на голову, обвиняя фарисеев в неумении различать «знамения времен». Во втором описанном у Матфея случае Иисус пользуется брошенным ему вызовом как поводом, чтобы таинственно предсказать собственную смерть и воскресение; так фарисеи все-таки
Особенно неудобным для сторонников Иисуса было несомненно то, что город, где он вырос, отверг его. Численность населения Назарета не превышала трехсот человек. Большинство жителей города знали Иисуса лично, многие наверняка приходились ему родственниками. Неудивительно, что истории, настолько режущей глаз немым укором, и сохранившейся до Марка, Матфей и Лука сочли своим долгом противостоять, что и сделали с большим успехом.
У всех трех авторов Иисус опровергает неудачу афоризмом, вошедшим в сборник цитат Бартлетта. Исходная версия у Марка звучит так: «Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников и в доме своем». В дальнейшем повествования расходятся. Марк сообщает, что в Назарете Иисус «не мог совершить никакого чуда» и оставил тамошних жителей «в неверии». Матфей изобретательно добавляет, что последнее вызвало первое, и превращает этот эпизод в наглядный урок значения веры: «И не совершил там многих чудес по неверию их». Лука выбирает другой курс. Сначала Иисус вместо того чтобы остаться глухим к всеобщему желанию увидеть совершенное им чудо, предугадывает это желание:
Конечно, вы скажете Мне присловие: врач! исцели Самого Себя; сделай и здесь, в Твоем отечестве, то, что, мы слышали, было в Капернауме. И сказал: истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своем отечестве.