Эволюция человечества

В ресторане, лупанаре и после, отмокая в тонизирующей слизи микологической бани, приятели болтали, казалось бы, исключительно об общей юности. О науке. Женщинах. Смерти. И мире. Платил, разумеется, доктор. «Здорово было! Увидимся как-нибудь!» — попрощался Август. «До завтра!» — спокойно ответил Фабр.

Дома, поглаживая молчащего Пупсика, Август сложил обрывки давешнего разговора и не без самодовольства отметил, что несмотря на одуряющий вихрь удовольствий, ни словом не выразил однозначного согласия.

— Ха! За идиотов нас с тобой держит! Ты представь, он хотел…

* * *

«Чего?» — «Не читал о суде над Гольдом?» — «А, четвёртый синдром…» — «Нет. Эффект Фабра».

Небольшая генная правка, объяснял не пьянеющий Фабр, сделает кровеносную систему, да и весь организм гольдового окончательно пластичным. То есть тем, к чему его предназначил бы сам Гольд, продумай он свой синдром на шаг вперёд. В итоге бэйб не умирает, а разрастается, окончательно теряет человекообразную форму, выпускает побеги. Его мозг почкуется и даже, как бы это сказать, метастазирует. Он будет всё во всём, — втолковывал Фабр, перекрикивая фальшиво стонущую нимфу. Ведь единая сигнальная система уже готова, она растворена в воздухе, это потоки феромонов, плазмид и вирусоидов. Невзначай он подавит все мешающие химзаконы, у женщин пойдут рождаться другие гольдовые мутанты, много. Сколько нужно. Их не остановишь. Пример тому институт Гольда: уж где-где, а там точно поддерживалась образцовая герметичность, но всё равно случилась утечка — и надо же, прежде должной подготовки. Вхолостую. Ничего, кроме скандала и суда. Всю колонию подопытных бэйбов разделили и развезли по приютам, а команду экспериментаторов распустили. «Хорошо Гольд умер во время процесса, и никто до конца не понял с чем имеет дело. А мне — пожизненный запрет на контакт с генетическими материалами — пенитенциарная аллергия. Для кого как, а для меня это смертный приговор». И Фабр погрузился в грибную суспензию с головой на целую минуту. Но сами пузыри над ним шпокали, точно звонкие знаки препинания в красноречивом докладе.

Гольдовые способны срастись в единый организм, в своего рода ризому, но не станут. Они совершенно тупы, вернее, безвольны. «Мы — их воля. Ты. Он тебя любит. И он послужит, так сказать, ядром».

На всё Август отвечал недоверчивым смехом.

«Представляешь, — почти пел Фабр под аккомпанемент сушилки, — Ты станешь выше всех кодексов и законов. Сам будешь законодателем. Или освободителем. Кем пожелаешь. Я знаю твои слабости. Так вот, сможешь иметь каких угодно нимф… Создавай сам или бери готовых. Да что там — человечих, самых что ни на есть живорождённых! Сами придут. Не из страха и корысти; бэйб невзначай… убедит».

«А в чём твоя слабость?» — осмелел Август.

Доктор снисходительно улыбнулся.

«Я, признаться, очень умирать не хочу. Глубинный ремонт генома невозможен из-за аллергии этой, из-за запрета, а врождённый ресурс у меня не ахти, лет на пяток. В симбиозе с глобальной ризомой я протяну подольше. Ровно столько, сколько она сама». — «Целую вечность, что ли?» — «Ну, хотя бы половину».

* * *

— В общем, сказки какие-то, Пупсик, — беспокойно промолвил вслух Август, прервав получасовое безмолвие.

С реки снова наполз туман, пахнущий настоящими, сказочными, целомудренными нимфами. Пупсик уже беспробудно дрых. Или нет. Поди пойми его.

— Ладно. Пойду… — Август чуть не добавил «к маме».

На сей раз во сне всё было почти осязаемо, чётко. Возможно, из-за выпитого накануне, — рассудил, не выходя в явь, Август. Асси ворочалась на взбитом ложе, сопела, перебрала разок тонкими ногами. Она будто отзывалась на его прикосновения-взгляды и очень хотела пробудиться, ещё немного, вот-вот…

А утро началось резко, как вспышка, — с Фабра.

— Когда мне подъехать? — деловито осведомился он из сгустившегося облачка визиовирусоидов. Повеяло духами «Моби Дик».

Выпутавшись из всклокоченного одеяла, Август присел на кровати. На часах около пяти. Прохладно, сыро и совершенно непонятно, как быть.

— Куда?

— На ферму.

— Зачем это?

— Я не верю, что ты забыл. И что не понял. Значит так. Вчера я не услышал от тебя согласия. Но и отчётливого отказа не услышал. Хорошо, подумал я, дам ночь на размышления. Справочную литературу человек почитает, оценит перспективы. Я тебе не менее нужен, чем твой мутант — мне. Ну сдохну я через пять годков, но ты-то, поди, ещё раньше! В канаве! И Пупсик следом! Ладно. Обо всём же вчера было говорено. Пока. Свяжись со мной по прямому каналу, когда надумаешь. До скорого!

Визия распылилась.

— Нельзя так рано людей будить, — промямлил Август в слегка пахнущую дорогими мужскими духами пустоту.

В крольчатнике, куда он с нехорошим зудом в сердце ввалился через час, делать было особо нечего. Урожай по сравнению со вчерашним ещё на треть меньше. Август сшиб ногтем подвернувшуюся налоговую блоху, собрал паданцы, прошёлся с щёткой вдоль конвейера и сел за разделку. «Разыграть решил», — думалось об однокашнике. Крышу поклёвывали первые дождевые капли.