Эволюция человека. Книга I. Обезьяны, кости и гены

Нет ничего удивительного в том, что нам может нравиться отдельный признак в отрыве от целого. Наш мозг не сразу собирает целостный образ из сигналов, приходящих от глаз в затылочные доли мозга. Сначала он выделяет в этих сигналах именно отдельные признаки: вертикальные и горизонтальные контуры, движение, новизну. Лишь потом из всего этого собирается цельная картинка – модель реальности, которая опять-таки может анализироваться и оцениваться по частям (подробнее см. в книге К. Фрита «Мозг и душа»).

Одним из надежных «индикаторов приспособленности» человека и других животных является симметричность. Чем симметричнее лицо и тело, тем, как правило, крепче здоровье индивида и меньше вредных мутаций в его генах. Многочисленные эксперименты показали, что симметрия лица и тела – важнейший фактор, влияющий на оценку красоты и сексуальной привлекательности. Чем симметричнее лицо, тем оно кажется нам красивее. Возможно, поэтому нас привлекают и кажутся красивыми симметричные предметы, особенно если эта симметрия достаточно изощренна и чуть-чуть несовершенна, как, например, у снежинок. Стоит ли удивляться, что симметрия стала одним из основополагающих мотивов изобразительного искусства.

Любовь к симметрии, похоже, зародилась очень давно. На эту мысль наводит форма ашельских рубил – бифасов. Зачем наши предки тратили столько лишних усилий, придавая своим каменным ножам такие правильные, симметричные очертания? Это трудно объяснить функциональностью. Ножу не обязательно быть симметричным, чтобы успешно справляться со своими функциями. Нож – он и есть нож, был бы острый кончик да режущий край. Бифасы по своей форме немного напоминают клыки хищников – не они ли и послужили прообразом? Но клыки обычно изогнуты, а бифасы прямые; по-видимому, мастера пытались придать им правильную двустороннюю симметрию. Некоторые эксперты предполагают, что совершенство формы рубила могло служить чем-то вроде «индикатора приспособленности» для эректусов и гейдельбержцев, и даже поддерживаться половым отбором.

Еще одна эволюционная концепция, помогающая понять природу чувства прекрасного, – это идея «сенсорного смещения», или «сенсорного драйва». В ходе эволюции отбор подстраивает сенсорное восприятие животных под нужды выживания. Органы чувств и отделы мозга, занятые анализом поступающих от этих органов сигналов, настраиваются так, чтобы быстрее выделять информацию, значимую для выживания и размножения. Сенсорное восприятие не может быть абсолютно объективным и неизбирательным: это было бы крайне неэффективно и расточительно.

Любое животное реагирует на одни стимулы острее, чем на другие. «Энергичность реакции» основана на мотивации, а мотивация у животных неотделима от эмоций. Если мы хотим манипулировать эмоциями какого-нибудь животного (например, человека), следует предъявлять ему такие стимулы, на которые его мозг в ходе эволюции приспособился реагировать наиболее бурно. Этим «пользуются», например, некоторые рыбы-цихлиды африканских озер: самцы этих видов в ходе эволюции окрашиваются в такие цвета, которые лучше всего воспринимаются фоторецепторами (светочувствительными клетками сетчатки) данного вида рыб, а цветовое восприятие цихлид подстраивается к глубине обитания, прозрачности воды и диете. Другой пример, про бабочек и цветы, упомянут в книге «Рождение сложности»: возможно, крылья дневных бабочек окрашены столь ярко, потому что глаза их потенциальных брачных партнеров миллионы лет приспосабливались высматривать яркие цветы – источники нектара.

Часто максимального эффекта удается достичь, предъявив стимул, преувеличенный по сравнению с реальностью, – так называемый сверхстимул.

Вы легко поймете, что такое «сенсорное смещение» и «сверхстимул», если иногда собираете ягоды в лесу. Попробуйте после целого дня, проведенного за сбором брусники, закрыть глаза – какой образ тотчас предстанет перед вашим мысленным взором? Не знаю, как вы, а я в такой ситуации всегда вижу самый обсыпной, самый великолепный ягодный куст с такими крупными и яркими ягодами, каких и в природе-то не бывает. Это идеальный образ моей цели – того, что напряженно выискивали мои глаза целый день. С этим образом мой мозг сравнивал реальные кусты, оценивая степень их соответствия образу, чтобы решить, стоит ли нагибаться. И он кажется таким реальным, таким настоящим, что психологические корни идеализма перестают выглядеть такими уж непонятными. Следующий вопрос: если бы вы хотели произвести на меня в этот момент самое сильное впечатление, какой стимул следовало бы мне предъявить? Я думаю, что «сверхкуст со сверхъягодами», настоящий или нарисованный, подошел бы в самый раз.